— Вот как? — взглянула на девушку мать Аполлония. — Что ж, в таком случае я дам тебе книгу «О подражании Христу».
Она проводила Мадзю в сад, принесла книгу, благословила девушку, а сама ушла по делам.
Оставшись одна среди вожделенной зелени и тишины, Мадзя почувствовала такое спокойствие, такой восторг, что готова была обнимать деревья, целовать цветы и эти святые стены, за которыми она нашла приют. Опасаясь, однако, как бы кто-нибудь не заметил ее экзальтации, она сдержалась и начала перелистывать книгу.
Раскрыв книгу наугад, она наткнулась на такое место:
«Стоит ли страдать, если не все получается так, как тебе хочется? Где тот человек, у которого было бы все, чего он желает? Это не я, не ты и никто из людей, живущих на земле…»
— Это правда, — прошептала Мадзя.
«Воистину плачевна юдоль земная. Чем сильнее жаждет человек жизни духовной, тем горше для него жизнь земная, ибо тем сильнее он чувствует и яснее видит пороки, в которых погрязли люди. Горе тому, кто не сознает своей духовной нищеты, но еще горше тому, кто полюбил эту скудную и бренную жизнь».
«Это обо мне!» — подумала Мадзя, перевернула страницу и снова прочла:
«Не теряй веры, сестра, в то, что ты можешь направить свои стопы к духовному добру; еще не минуло время твое, не упущен твой час. Зачем ты хочешь отложить на завтра свое намерение? Восстань, начни немедленно и скажи себе: настало время действовать, настало время борьбы, настало время для исправления…»
Мадзя была в состоянии такого возбуждения и экзальтации, что каждое слово воспринимала либо как укор, либо как пророчество. Она решила читать дальше, открывая книгу наугад, чтобы извлечь урок из прочитанного или понять, какое в нем скрыто предсказание.
«Редко встретишь человека столь одухотворенного, чтобы он лишен был плотских страстей. Когда человек отдает все свое имение, это ничто. Когда он искренне покается в содеянных грехах, и этого мало. Когда он постигнет все науки, и тогда ему далеко… Но нет человека богаче, нет человека могущественнее и свободней, чем тот, кто от всего отрекся и почитает себя ниже всех…»
Мадзя задумалась. Сможет ли она почесть себя ниже всех? Нет, не сможет. Но из всех человеческих добродетелей эта для нее самая близкая.
В другом месте она прочла:
«Нельзя слепо верить слабому духом смертному человеку, если даже он любим тобою и делает тебе добро».
«Даже Здиславу?» — подумала Мадзя.
»…Но нельзя и сокрушаться безмерно, если порой он воспротивится тебе и отвратит от тебя свой лик…»
«Да, да. Он воспротивился мне…»
«Тот, кто сегодня с тобой, завтра может пойти против тебя, другие — наоборот: люди часто переменчивы, как ветер…»
«Ада, панна Говард», — подумала Мадзя.
«Кратко твое пребывание здесь…»
— Да, каких-нибудь два дня! — вздохнула девушка.
»…и куда ни направишь ты стопы свои, всюду ты будешь чужая и странница…»
— Aх, как это верно! Особенно, когда я уеду за границу.
»…и не обретешь покоя, пока не соединишься с Христом…»
— Невеста Христова? — воскликнула потрясенная Мадзя. Но не испуг слышался в этом возгласе, а изумление.
Она перевернула страницу и со все возрастающим волнением прочла строки, как бы обращенные непосредственно к ней:
«Зачем озираешь ты все вокруг, если не здесь обретешь успокоение…»
— Стало быть, не в монастыре…
«На небесах твое обиталище, и все земное озирай как бы мимоходом. Все тлен, и ты тлен».
«Стало быть, я должна умереть? На все воля божья…»
Охваченная любопытством, она отыскала главу «Размышления о смерти».
«Скоро, очень скоро наступит конец твой; посмотри же, что с тобой делается: сегодня жив человек, а завтра нет его. А когда пропадает он из глаз, то память о нем быстро стирается… Утром думай, что не доживешь до вечера, вечером не утешай себя надеждой дожить до нового утра…»
«Как бедный Здислав!»
«Всегда будь готова и живи так, чтобы смерть не застигла тебя врасплох…»
«Он так живет. Неужели и впрямь догадывается?»
Сердце сжалось у нее от боли, и, чтобы ободриться, она выбрала другую главу:
«Хорошо, что порою мы терпим горе и уничижение, ибо они будят милосердие в сердце человека…»
«То же самое говорил Дембицкий», — подумала Мадзя.
»…напоминая ему о том, что он изгнанник, что в этом мире нет никого, кто мог бы стать ему опорой…»
«Даже Здислав мне не опора?» — подумала Мадзя, и ей стало еще тяжелей.
«Когда человека доброй воли мучат горести или недобрые мысли…»
«О, как они мучат меня!»
»…тогда он чувствует, как нужен ему бог, без которого нет добра. Тогда в горе он скорбит, стенает и молится… Тогда только видит он, что истинного мира и полного покоя нет в этой жизни».
«Так где же мое счастье?» — подумала Мадзя, совсем подавленная.
Она наугад раскрыла книгу и увидела заголовок «О монашеской жизни». Ее бросило в жар.
«Неужели это мой удел?..»
«Нужно научиться постоянно смирять себя, если хочешь жить в мире и согласии с другими людьми… Нужно стать юродивой Христа ради, если хочешь вести монашескую жизнь…»
— Я всегда была юродивой, — прошептала Мадзя.
«Одежды мало значат; перемена правил жизни и умерщвление плоти создают истинного монаха…»
«Стало быть, мне не надо вступать в орден, достаточно перемены правил жизни и умерщвления плоти».
«Кто иного ищет, кроме бога и спасения души, ничего не обретет, кроме страданий и печали».
«Ну, хорошо, а если я хочу ухаживать за больным братом?..»
«Смотри на живые примеры святых отцов, в коих сияет истинное совершенство и вера, и ты увидишь, сколь мелки и ничтожны наши деяния… Святые отцы ненавидели души свои в здешнем мире, дабы обрести их в жизни вечной…»
«Но больного брата не бросали!..»
«Они отреклись от богатств, достоинств, почестей и родных, отреклись от всего мирского…»
Мадзя в смятении закрыла книгу. Ей казалось, что она беседует с невидимым учителем, который велит ей отречься от всего ради бога и спасения души. В эту минуту она без сожаленья отреклась бы от мирской суеты: все узы, связывавшие ее с людьми, ослабли, если не порвались совсем. Но как бросить стариков, а главное, брата, для которого ее помощь была вопросом жизни и смерти?
Однако, успокоившись, Мадзя рассудила, что терзает себя напрасно.
Никто ведь не настаивает на том, чтобы она отреклась от семьи: даже сам автор этой удивительной книги советует только изменить правила жизни и отказаться от мирских соблазнов.
Она еще раз перелистала страницы книги и нашла:
«Поддержи меня, господи, в благом моем намерении и в служении тебе; дай мне сегодня совершить благое; ибо ничтожно все свершенное мною доныне».
«Да! — подумала Мадзя. — Пансион, уроки, женские собрания — все это ничего не стоит. Нужно переменить правила жизни, отказаться от соблазнов и посвятить себя Здиславу. Если бы я год назад поехала к нему, он был бы здоров. Пусть бы себе злословили люди, что я живу у брата из милости и не зарабатываю себе на жизнь…»
Несколько часов беседы с этой необыкновенной книгой под шум деревьев, шелест крыльев пролетающих птиц и звуки псалмов, которые пели воспитанницы сиротского приюта, благотворно подействовали на Мадзю. Нервное возбуждение улеглось, и на смену ему пришла томительная надежда. Мадзе казалось, что ее и весь мир окутывает легкая дымка, в которой растворяются все земные заботы, а за дымкой открывается новый горизонт, светлый и мирный.
Мадзе вспомнился рисунок, который она когда-то видела. По полю, покрытому весенними цветами, прогуливаются святые угодницы, а на опушке рощи сидит на скамье матерь божия и прядет нить человеческих жизней. Мадзю охватило предчувствие, что и она вот-вот очутится на этом поле, где каждое мгновение кажется счастливой вечностью, а вечность — кратким мгновением.
«Я, наверно, скоро умру», — без сожаления подумала Мадзя.
Около двух часов она вернулась домой. Пани Бураковская сказала ей, что приходила какая-то женщина, с виду бедная гувернантка, и оставила в ее комнате письмо.
— Горничная хотела последить за нею, — рассказывала хозяйка, — а то как бы что-нибудь не пропало. Но я накричала на нее: нельзя же каждого бедняка считать вором.