На губах Роджерса вновь появилась сардоническая улыбка.
- Я думаю, что главной причиной является то, что он уже не может подогревать воду в своем новом бассейне. В любом случае наш дорогой директор пребывает в сильном волнении. Он возложил на меня персональную ответственность за ближайший отчет.
- В чем он будет заключаться? - спросил Малко.
- Надо узнать, что у этих чертовых арабов на уме. То нас называют убийцами, то требуют от нас чуда. Нефтяные компании содержат целые полки профессиональных блюдолизов повсюду, где есть нефть. Все эти люди были застигнуты врасплох. А теперь нужно, чтобы мы совершили чудо. Все мои люди заняты этим. У них только один ответ: "Это продлится до тех пор, пока вы не уступите..." Бюро научных исследований Службы безопасности составило ужасающую сводку. У арабов столько денег, что они могут продолжать эмбарго в течение двух лет. Как вам такая перспектива? Через два года мы будем жить в лачугах и отапливать их сухими листьями, если их еще можно будет найти...
Марти Роджерс надел пиджак и вышел с Малко в коридор. Через стеклянную перегородку тот заметил программистов, спокойно работавших над ворохом документов. В одном углу висел большой плакат с изображением Генри Киссинджера. Два программиста, чтобы расслабиться, метали в него маленькие стрелы. Марти Роджерс, улыбнувшись, пожал плечами...
- Отношения с Госдепартаментом уже не те, что были раньше.
- Вы считаете, что Президент уступит арабам? - спросил Малко.
Марти Роджерс нахмурился.
- Если не произойдет ничего нового... Я не смог обнаружить ни одного слабого места в позиции наших арабских друзей. В конце концов, - добавил он, - это честная война. Мы точно так же поступили с Кубой, не так ли?
Дверь лифта открылась, и Марти Роджерс протянул Малко руку.
- Увидимся на следующей неделе.
Малко внезапно понял, что не снял пальто. Обычно зимой во всех американских кабинетах было чересчур жарко. Что-то действительно изменилось.
Криса Джонса он обнаружил за столиком в кафе на первом этаже. Тот дул в чашку с горячим кофе. Это кафе, как и все кафе ЦРУ, содержал слепой. Это позволяло одним выстрелом убить двух зайцев: Фирма предоставляла работу инвалиду и защищала себя от нескромных взглядов. Выходя, телохранитель зябко поднял воротник пальто.
- Вы будете жить в доме, принадлежащем фирме. Так проще.
Черри Хилл Лейн была маленькой узкой улочкой в старом квартале Джорджтауна между М-стрит и Чесапик энд Огайо Ченел с красными кирпичными домами по обеим сторонам. Очаровательный дом под номером 187, принадлежавший фирме, был трехэтажным и походил на все остальные. Малко увидел стоявший перед ним "бьюик". Еще один подарок Фирмы. Крис расстался с ним до завтра.
Малко попытался дозвониться Александре в Вену, но телефон ее тетки не отвечал, что было в высшей степени подозрительно. По венскому времени было пять утра...
До этого он в одиночестве поужинал в "Саду", одном и: немногих хороших французских ресторанов Вашингтона Столица, продуваемая ледяным ветром, выглядела мрачно. Чтобы согреться, Малко был вынужден, вернувшись, выпить большой бокал коньяка. ЦРУ любезно предоставило бар с широким выбором спиртных напитков: коньяк "Гастон де Лагранж", виски "Джи энд Би", водка "Лайка" и огромное количество "Контрекса" для луженых глоток.
На улице Конституции, протянувшись на четыре квартала, стояла очередь к единственной открытой бензоколонке. Чтобы сэкономить горючее, водители выключили двигатели и дрожали на холоде. Здания контор на Пенсильвания-авеню, обычно ярко освещенные, были погружены в темноту.
Из-за смены времени Малко не хотелось спать, он включил телевизор и поймал информационный канал в надежде услышать какие-нибудь новости. На экране появилось энергичное, с резкими чертами лицо некоего Уилбера Стоктона, насколько Малко понял, представлявшего в течение двадцати восьми лет Техас в Конгрессе.
Приглашенный телевидением как президент Комитета по энергетике Конгресса, он называл вещи своими именами. Для него Америка стала всего лишь сборищем близких к слабоумию людей, уже не способных, как в былые времена, хватать на лету.
В его городке не было кондиционеров, и тем не менее он выжил. Он чеканил слова; его широкополая шляпа лежала рядом, черные кожаные сапоги сверкали. Если бы это зависело только от него, следовало бы наплевать на арабов и проявить стойкость...
Отклики телезрителей, звонивших на студию, записывались и обрабатывались на компьютере. Когда ведущий передачи сообщил Уилберу Стоктону, что на пять неблагоприятных откликов приходится лишь один благоприятный, старый конгрессмен пожал плечами.
- У меня все было бы наоборот.
Он открыл свой атташе-кейс и вынул пачку телеграмм, потрясая ими перед камерами. Он начал их читать. Его прервали, чтобы показать фотографии его жены Милли, на которой он был женат уже двадцать восемь лет, его пятерых детей, его ранчо в Сан-Антонио и его домика в Арлингтоне. Он отправил свою семью в Техас, потому что там было не так холодно. А сам он может жить и без отопления, гордо уточнил он.
Малко выключил телевизор.
Ему не терпелось уехать в Техас. И не только из-за тепла.
Глава 4
"ДС-9" с выпущенными закрылками и работающими на минимальных оборотах двигателями медленно снижался. Нафуд Джидда, сидя в одном из вращающихся кресел в холле, занимающем всю заднюю часть фюзеляжа и обставленном в соответствии с его вкусом, бросил рассеянный взгляд в иллюминатор. Сквозь облака под самолетом виднелись небоскребы в центре Хьюстона, гордо возвышающиеся посреди техасской равнины. Вдали, на юге, горизонт сливался с водами Мексиканского залива. Земля повсюду была утыкана десятками факелов, словно огненными точками. От Хьюстона до самого залива протянулась сплошная вереница нефтеперерабатывающих заводов.
Нафуд Джидда машинально пристегнул ремни. Хотя он был полновластным хозяином на борту своего личного самолета, он не шутил с правилами безопасности. Пристегиваясь, он с раздражением ощупал свой выпирающий живот. Белоснежная арабская национальная одежда не могла скрыть полноты его коротконогого тела. У него было круглое открытое лицо с тщательно напомаженными усами; в глубоко посаженных черных глазах светился ум. Нафуд Джидда был похож на всех преуспевающих торговцев Персидского залива, живых, ловких коммерсантов, жадных до наживы и холодных, как айсберг.