Мягкие рыжие кудри струились меж пальцев. Волна скорбного трепета пробежала по телу, сдавила горло.
— Мне жаль, — прошептала странница дрогнувшим голосом, — я… прости меня. За всё, что я сделала с тобой. И с твоим братом.
Под железной маской, скрывавшей нижнюю часть лица, послышалось едва различимое бормотание:
— Совет… он подписал амнистию… Чутьё подвело меня, но теперь я вижу… Тебя подставили… Это его заказ…
— Чей?
Грохот — и металлический стон. Выстрел плазмомёта прожёг дыру во лбу Далерхи посередине кривого шва.
Не веря своим глазам, подёрнутым слезами, Эмбер обернулась: Сиггур Додд вновь воспользовался вражеским оружием.
Бренги Далерхи был мёртв. Уже навсегда.
29
Эмбер едва стояла на ногах. Ноющая тяжесть во всём теле после выматывающей битвы. И тошнотворная слабость — последствие джета.
Пакостное состояние — но куда хуже свербящая горечь на сердце. Смерть Далерхи казалась ужасно неправильной, не давала покоя, терзала совесть.
К сожалениям о былой жестокости примешивалась непонятная тревога. В скомканных мыслях зудели последние слова Бренги: что-то о Совете, амнистии, заказе и обмане…
И ещё этот Сиггур Додд! Пренеприятный тип, Эмбер он сразу не понравился, хотя она и пыталась оправдать его поведение: многие миротворцы относились к ней настороженно. Но этот… какой миротворец станет хладнокровно добивать поверженного врага?
Подставив спутнице плечо, Тьюди почти волоком тащил её по коридору. С изрезанными руками, в рваном плаще, он и сам с трудом переставлял ноги. Васильковые глаза помрачнели от залёгших под ними глубоких теней, тёмные брови нахмурились. Тяжёлые, недобрые думы отражались на посуровевшем лице.
Ни словом он не обмолвился по дороге, и эта необычная угрюмость старого товарища добавляла страннице беспокойства.
Песчаная буря встретила их за воротами — в ней тонул бетонный причал с чёрными ладьями, таяли серебристые отблески «Квикстарт», терялись белые миротворцы.
Тонула и Эмбер: в янтарной пыли, забивавшей глаза, в рёве иссушающего ветра, в головокружительном тумане подступающего беспамятства.
Она очнулась уже на борту, в кресле пассажирского отсека. И сразу ощутила неладное. Машинально ощупала себя, не открывая глаза. Ну конечно! Она была без плаща!
Странница вскочила: заветное серое одеяние, хранившее в карманах столько секретов, валялось рядом небрежным свёртком. Оставшись в чёрном костюме вражеского образца, она чувствовала себя обнажённой.
Но хуже всего было то, что верный соратник, по-прежнему серо-суровый, молча сидел напротив! Скрестил руки и ждал, не сводя с неё тяжёлого взгляда.
Мысли вихрем пронеслись в голове. Спутник явно в чём-то её винит — но в чём именно?!
Эмбер вопросительно развела руками, не решаясь заговорить первой.
Тьюди ответил сухим кивком и многозначительно повертел в руках чёрную рукоять меча. Изнурительная тишина звенела в ушах, действовала на нервы.
— Мы так и будем играть в молчанку? — странница не выдержала, рявкнула с досады. — Есть вопросы — задавай.
— Вопросы, говоришь? — незнакомым глухим голосом процедил старый товарищ. — У меня только один вопрос… Что это было… Эмбер?
Внутри всё заледенело: он никогда её так не называл.
— Что это, Буря тебя забери, было?!
Странница только качала головой в искренней растерянности, и Тьюди сорвался, закипел, как бывало в юности, затараторил:
— Ты до сих пор носишь их костюм, их меч. Вернее, свой собственный старый меч, я так полагаю? Но ладно это — ты ведь и ведёшь себя, как разрушитель! Что это было: там, в зале, когда ты кинулась на Далерхи? Я думал, ты его заживо испепелишь! Ты была…
Холодная дрожь пробежала по спине.
Тьюди приблизился к ней вплотную, заглянул прямо в глаза, отчаянным полушёпотом выпалил:
— Я не узнаю тебя, беместа! Неужели всё, ради чего мы сражались, с чем мы сражались…
Волна его боли, его смятения захлестнула Эмбер, пронзила сердце острым шипом. В его душе — она чуяла — что-то надорвалось, пошатнулось…
Она протянула руки, хотела обнять, но Тьюди отмахнулся, отпрянул.
Слёзы стояли в его глазах, когда он протянул ей пластинку джета и бросил — жестоко, резко:
— Только не вздумай оправдываться этим.
В голове стоял грохот и гул осыпающихся камней. Это рушился мир — знакомый, привычный мир, в котором Тьюди мог ей доверять. В котором считал её беместой в лучшем смысле этого слова. Считал праведной служительницей Света, верной соратницей его бывшего наставника… и другом.