Впрочем, во время Бури кейдорские обручи на обеих руках носили и дормейды, и доралихи — и успешно пользовались ими. Военное время обязывало.
Отпущенный жестом, страж кинулся на борт по выдвижному трапу, точно ребёнок, вырвавшийся на прогулку после домашнего заточения. И Эмбер, получившая в напутствие лишь ледяное молчание, неспешно последовала за ним. Но что-то давно позабытое настырно зудело в душе, какая-то ехидная смешливость, дрожащая на губах кривой ухмылкой.
— Не боитесь за ученика? — бросила она, не оборачиваясь — и совершенно не узнавая себя. — И как вы только решились отпустить его со мной…. учитывая прошлый опыт?
Но трап за её спиной сам собою поднялся, оставив бессильное негодование Верховного Хранителя позади.
7
Чему она не научилась в отшельничестве, так это терпимости к людям. Очевидно, Свет послал ей это испытание для вящего совершенствования.
— Поверить не могу!.. Вы и вправду сражались вместе с кейдором Сорли?!
— Ага.
«Вместе», — невесело усмехнулась про себя странница.
Горечь непрошеных воспоминаний исказила лицо болезненной гримасой. Спасибо капюшону, что скрыл это от восторженного мальчишки.
С тех пор как ладья, взмыв под самый купол, стремительно покинула гавань, Эмбер только и делала, что отмахивалась от нескончаемых вопросов. Дар речи вернулся к спутнику быстро — стоило ей ввести координаты Иссота в бортовой компьютер.
— Неужели Иссот, тот самый?! Форпост разрушителей! А вы видели их? Впрочем, конечно, что это я… Расскажите о Буре! Я столько читал, но услышать из первых уст… А вы правда беместа?
Руки её, лежащие на штурвале, непроизвольно напряглись — так, что побелели костяшки пальцев.
Странница давно не бывала в плавании, но прежний навык вернулся с удивительной быстротой. Впрочем, штурман из неё всегда был не ахти, и она чувствовала себя свободно только во время автоматического сверхсветового движения по межзвёздным тоннелям, насквозь пронизывающим Вселенную. Пока же они были слишком близко от Алессиона, где нужно было вести ладью самостоятельно, а в черноте за прозрачным лобовым стеклом мог ненароком вынырнуть какой-нибудь корабль. Так что Эмбер при всём желании не решилась бы отвлечься на пространную беседу.
А желания у неё не было ни на грош.
— Я… я понимаю… не буду вас отвлекать, — страж наконец осознал причину её молчания и убрался из кабины.
Ладья модели «Квикстарт» была в обиходе ещё во время Бури. Виг называл её «трясогузкой». Удалившись от планеты на безопасное расстояние и потянув рычаг переключателя скорости, Эмбер вспомнила почему.
— Ай-я! — раздалось из пассажирского отсека.
— Держись!
Тугой рычаг подался со скрипом, нехотя переводя ладью на сверхсветовую скорость, и от этого промедления судёнышко трясло нещадно. Всё дребезжало и гудело, так что Эмбер всерьёз испугалась, не развалится ли ладья на части.
— Кадмар специально подсунул нам это корыто? — прошипела она, когда сработали стабилизаторы и чернота космоса сменилась коридором яркого фиолетового вихря. Но тут же осеклась.
Это было, было в прошлом, точно так она вела себя с Вигом, — но она изменилась, освободилась от гнева, отринула даже безобидные эмоции, чтобы достигнуть спокойствия — и бесстрастия в перспективе. И вот всего-то за несколько часов общения с миротворцами докатилась до презренной несдержанности.
Неужели и впрямь результаты многолетней аскезы пойдут прахом?
Оставалось надеяться, что страж её не услышал.
— Да уж, кейдор Огаро мог бы подобрать что-то поновее, — спутник вполз в кабину, держась за кресла одной рукой, а другой потирая ушибленную голову, и Эмбер с досадой осознала, что надежда не сбылась.
Чтобы замять неловкость, она поспешила сменить тему с деланой непринуждённостью.
— Итак, у тебя были какие-то вопросы, Азе… рено… прости, как тебя там?
— Норик.
— Ах да, Норик. Что ж, теперь и до самого Иссота я вся внимание.
«До самого Иссота, надо же было такое ляпнуть!» — раскаивалась Эмбер несколько часов спустя, ибо всё это время неугомонный страж донимал её разговорами. О Буре, и беместах, и об угрозе, о которой почтенные Хранители не удосужились его уведомить.
Следуя обещанию, странница, отвыкшая от долгих бесед, мучилась рассказом — и особенно от того, что ей приходилось вспоминать.
Сердце жгла едкая горечь, душу овеял сумрак. Последние призраки былого покоя неумолимо таяли под натиском воскресшей памяти. Оживших чувств. Отринутых страстей.
Она говорила, с трудом унимая дрожь, с ужасом осознавая, что слышит в молчании межзвёздной пустоты отголоски давно затихшей Бури.