Она обошла мужа, словно незнакомого человека. Прополоскала рот под струей воды и вернулась в гостиную.
– Ух, Насть, ты… там немного… – Виталий заглотнул всю рюмку целиком и крякнул.
Анастасия пощупала жопу: платье задралось так, что было видно трусы. Сосед направлялся танцевать.
– Ты видел мои трусы? – громко спросила соседка, кладя ему руки на плечи.
– Не волнуйся, они красивые.
– Ага, с Пчелкой Майей.
Виталий засмеялся, продолжая танцевать. Алена похлопывала в ладоши и кричала им вслед, допивая бокал шампанского. Видимо, детский праздник превращается во что-то странное…
– Пап, хватит. Вы опрокинули мой столик. Хватит! – Миша одернул отца за штанину, но тот как-то откинул его ногой. – Пап, перестань танцевать!
Мальчик заплакал, неуклюже вставая на руках.
– А-а-а-а! – Миша завизжал рваным детским криком, когда отец случайно наступил ему туфлей на ручку. – Ай, пальчик… пальчик… – Мальчик заплакал так жалобно, так моляще взглядывая на маму. Он целовал свою ручку сам, успокаивался сам. Алена ничего не видела и не слышала, продолжая пить.
Анастасия крутилась и смеялась, заваливаясь и играя грудью. Девушка шаловливо приподнимала подол и так короткого платья, а потом закатывалась кряхтящим грубым смехом.
Плачущий шестилетний ребенок. Смеющаяся соседка; пропавшая, потерявшаяся Алена… Куда мы попали? Что мы здесь делаем?..
– Осторожнее, мне больно! – Анастасия ударилась о шкаф с одеждой.
Артем закрыл входную дверь на два замка, мямля что-то нетрезвым языком.
– Сколько можно, а?! – заорал он, подходя к жене.
– Я не понимаю, милый… – отвлеченно проскулила девушка, пытаясь вылезть из платья. – Я хочу спать, мне плохо как-то.
Мужчина схватил ее за подбородок, забираясь страшными глазами в душу. Глаза… они сверкали?.. Страшно сверкали… болели, кажется…
– Ты заболел? – промяукала жена, лениво обвивая его лицо пальцами.
– Я здоров. А ты не в себе, – так же жестко повторил тот, сжимая ее подбородок.
– Ты пьян, Артем.
Два лица напротив. В этой глухой темноте не видно даже белого факела, не слышно даже взлета ракеты. Но, кажется, они замечательно видят и слышат друг друга.
***
– Вот почему ты всегда ведешь себя, как пес? – Софья аккуратно растерла гель по уже заживающим ушибам. Паренек зашипел, сворачиваясь в бумажечку. – Прости-прости.
– Меня это так выбесило. Какое право он имел? А, черт!..
Герман нахмурился от пощипывающей боли.
– Ага, то есть тебе мало сотрясений и вывихов? Решил еще жизнь разнообразить?
– Больно! – прикрикнул он, выхватывая у нее из рук тюбик. – Все, надоело.
Троксевазин полетел в ванную, а юноша заковылял на балкон.
– Не пойму, ты пытаешься побить рекорд «Самый тупой поступок в мире»? – возмущенно воскликнула женщина, разводя руками. Но парень лишь махнул кистью, усаживаясь в кресло. – Небеса, за что мне это?.. – Она промыла руки и, захватив две кружки, села напротив Германа.
– Спасибо. – Парень взял кружку и укутался в накинутый сверху свитер. – Вот и ноябрь уже… Прикинь, вчера на листьях иней был. Правда, к обеду сошел.
Он отпил горячего чая с лимоном, поежившись. Вдруг раздался телефонный звонок: мобильник орал на всю квартиру голосом охрипшего панка.
Софья сконфуженно провела по дисплею пальцем. Незнакомый номер (или просто хорошо забытый).
«Ну здравствуй, дочь, – прошуршало с той стороны. – Эй, меня слышно? Алло».
– Что тебе нужно? – спросила та вычурно металлическим голосом.
«Хочу узнать: как дела, как жизнь? Два года прошло, все-таки. Даже больше, по-моему. Хм, надеюсь, ты не залетела от какого-нибудь старого пердуна? Завязала с этим?»
– У меня все отлично, – раздраженно выпалила Софья. – И нет, детей я не планирую. На эту жизнь пока точно.
Женщина в гневе нажала кнопку «завершить» и напряженно выдохнула. Вроде, начало отпускать… Нет, надо еще чая.
– Кто это был? – неуверенно заговорил Герман, все это время сидевший рядом.
– А… – Она совсем про него забыла. – Ну, как бы… – Софья поджала губы и сказала как ни в чем не бывало: – мой отец.
Парень выглядел озадаченным и серьезным. Он отпил кипятка.
– Что ж, теперь моя очередь поведать страшную историю детства? – усмехнулась женщина, разбавляя повисшее напряжение. – Огорчу: мне нечего рассказать. В моей жизни не так много драмы, как в твоей.
Тут Софья заткнулась, проглатывая слова.
– Извини, я не насмехаюсь, не подумай. Мне просто трудно. – Она слишком эмоционально жестикулировала, но лицо контролировала. На нем выражалось напускное равнодушие.