- Боже! Все гибнет!.. - хватаясь за голову, простонал его величество прусский король. Выразительные, огромные глаза его стали безумны.
А в этот миг, приплясывая, подскакивая на стременах смирно стоявшей лошади и бросив поводья, бил в ладоши граф Салтыков. Он громко смеялся, лицо его в гримасе восторга.
- Господи! Враг бежит... Победа, победа!.. Господи, благодарю тебя... - кричит он, на глазах его слезы, губы дрожат, маленький седенький граф то бьет в ладоши, то крестится: - Победа, победа!..
И во все русские войска перекинулось:
- Победа! Победа!
Всюду, от высот до реки, громогласно гремит "ура!", бьют барабаны, враг, впавший в ужас, всюду стремительно спасается бегством в лес, на мосты и вплавь через реку. А вслед за ним с гиканьем, свистом, пики наперевес, во весь опор скачут чугуевцы и донские казаки: "Ги-ги-ги! Ура! Ура!"
Все пространство в движении. Как серой метелью, как вьюгой, все пространство - куда ни кинь взор - покрыто бегущими.
Пруссаки бросают оружие, бегут во все стороны, спасаясь в густые леса.
Король Фридрих на пегой кобыле бессмысленно мечется в самом хвосте своей армии. Спасения нет королю. К нему устремились чугуевцы, чтоб взять его в плен.
- Притвиц! Притвиц! Я погибаю...
При ротмистре Притвице всего лишь сорок гусаров - телохранителей Фридриха. Притвиц выхватил саблю. Сорок гусаров, жертвуя собой, бросились навстречу казакам и почти все поголовно погибли. А король ускакал. В беспамятстве он потерял шляпу с султаном. Ее подобрали казаки и доставили Панину*.
_______________
* Шляпа Фридриха хранится в Эрмитаже (Ленинград).
Было одиннадцать вечера. Обозначились звезды, опять засветлела луна. Где-то бой барабана, где-то треск, залп, приглушенные стоны людей...
Но все было кончено.
4
Солдаты бережно подхватили главнокомандующего и с неумолчным, от всего сердца, криком "ура" стали качать его. Коротконогий, пухленький старичок высоко взлетал над толпой и мягко падал в упругие руки воинов. Вот он опустился на ноги, глубоко, с облегчением вздохнул - фууу, подтянул штаны, сказал:
- Спасибо, солдаты. Спасибо, молодцы. Добрую бучку дали Фридриху.
Солдаты опять закричали оглушительно: "Ур-р-р-а-а!" и стали швырять вверх шапки. Салтыков пошарил в карманах штанов, вытянул тюрючок с леденцами, подал солдатам:
- Вот... пососите... леденчики. - Он все еще в одной рубахе, без парика, щеки морщинистые, с румянцем, седые, торчком, волосы, большие уставшие глаза то широко открыты, то по-стариковски щурятся.
- А мы с жалобой к вам, ваше высокое сиятельство. Посовещались промеж собой, да и насмелились... - выдвинулся из толпы не старый еще, черноголовый солдат с серьгой в ухе. - Харч дюже плох. Не вдосыт едим... Уж не прогневайтесь.
"Ну так и есть, - подумал Салтыков, - а я им, дурак, леденчиков".
- Да, верно, ребята, плохо... Паскудно это у нас, снабжение-то, с провиантом-то. Да и деньги-то из Питера шлют с заминкой... Уж вы как-нибудь.
- Как на спозицию вышли, сухари одни, да картофель, да лук. А к картофелю мы не приобыкли. Иным часом и убоинки хочется, ваше сиятельство. Уж постарайся...
- Распоряжусь, распоряжусь, ребята.
- Мы как-то двух бычишек заблудящих в лесу словили, да только свежевать принялись, тут нас и сцапали. Его превосходительство Панин приказал плетьми нас драть...
- И я бы выдрал, и я бы, - подморгнул Салтыков. - Сами виноваты, ребята, с бычишками-то со своими. Так заблудящие, говорите? - И Салтыков снова подморгнул. - А вы бы уж как-нибудь того... это самое... Куда-нибудь подальше, подальше, в чащу бы, либо в овраг. Да потемней когда, чтоб ни Панин, ни Фермор не видали. А то лапти плетете, а концов хоронить не умеете.
Солдаты засмеялись. Горел костер, становилось свежо, луна светила. Возле палатки главнокомандующего стояла под ружьем шеренга часовых. Знамя высилось.
Салтыкову подали мундир и шляпу. Солдаты, пожелав утомленному генералу спокойной ночи, стали было расходиться.
- Погодите-ка, ребята... Я вот о чем хочу... - Он заложил руки за спину и взад-вперед медленно прошелся. - Да! Мужество! - выкрикнул он и вскинул вверх руку. - Дивлюсь я на вас, сынов моей родины, и сердце мое преисполняется гордостью. Король Фридрих французов бьет, австрияков бьет, англичанку бьет. А от нас сам бит бывает. Все бегут от него, а от нас он сам бежит. А ведь солдаты-то у него ничего себе, его солдат, хоть и наемные они, охаять не можно... Ну-тка, братцы, скажите мне без утайки, почему это я не знаю случая, чтобы русский солдат всей массой, всем скопом утекал от врага? В толк не могу взять.
Молодой адъютант поморщился, он считал подобный разговор военачальника для дисциплины вредным.
А солдаты сказали:
- По тому самому, ваше высокопревосходительство, мы не убегаем от неприятеля, что бежать расчету нет...
- Это как - расчету нет?.. Чего-то не пойму я... - переспросил Салтыков и переглянулся с адъютантом.
- А очень просто - расчету нет... Себе дороже! - хором закричали солдаты, а чернявый, что с серьгой в ухе, сказал:
- Ежели мы на линии стоим да стреляем, алибо, допустим, штыком орудуем, мы друг друга чуем, вместях все, тут уж про все на свете забываешь, одно на уме: как бы поболе немцев повалить да самому вживе остаться. И ежели ты, скажем, сплоховал, товарищ выручит. А когда в бег от противника ударишься, один, как заяц в степу, останешься: тот сюда бежит, этот туда, а глаз-то в спине нетути, ни хрена не видать, чего сзади деется. Вот тут-та либо конем тебя стопчут, либо башку отсекут. Ой, бежать несподручно...
Салтыков, руки назад, с интересом вглядывался в загорелые утомленные лица солдат, внимательно вслушивался в их простые откровенные речи.
- И все ж таки не могу в мысль взять... Ведь вот вы в бою стоите как каменные. Либо умираете, либо побеждаете. А не бежите... и не сдаетесь...
- А кто ж его ведает, - сказал солдат с серьгой в ухе, переступил с ноги на ногу и одернул окровавленную возле плеча рубаху. - Мы, конешно, народ темный. А доводись, так твою растак, до драки, мы уж друг за дружку стоим. Конешно, дураки...
- Что? Что? Дураки?! - Салтыков прижал ладони к животу, запрокинул голову и тихонько похохотал. - Не дураки вы, а герои. Храбрецы!
Солдаты приободрились, закричали наперебой:
- А храбрость в нас - от природы, ваше высокое сиятельство. Должно полагать, матери наши этакими нас родят...