- Вы очень прямо держитесь... Весь ваш вид... И ваше поведение... и вообще...
- Разве, чтоб вам понравиться, нужно гнуть спину, как гнут рабы перед турецким султаном?
- Я сумею вас образумить, мадам!..
- Каким образом? - в глазах Екатерины презрительная ненависть, на губах улыбка.
Петр, прислонясь спиной к стене, быстро вытащил из ножен шпагу и, гримасничая, с угрозой встряхнул ею.
- Что это значит? Уж не рассчитываете ли вы драться со мной на шпагах?
- Да!
- Тогда, ваше величество, мне также нужна шпага, - весело сказала Екатерина. - Иначе сатисфакция состояться не может.
- Молчать, молчать! Вы ужасно злы. Вы пантера! - крикнул Петр и с треском вдвинул шпагу в ножны.
- В чем же вы видите мою злость? Сделайте милость, объясните...
Петр сорвался с места и, звеня шпорами, стал бегать взад-вперед, бормотать глупости, затем выкрикнул, подобно попугаю: "Молчать, молчать!.." и, пошатываясь, вышел.
В его голове сумбур. И над сумбуром - единая мысль: он скоро выступит в поход против Дании, скоро встретится со своим другом - великим из великих, Фридрихом. То-то будет знаменитое свидание!
Когда Петр ушел, из-за ширмы выпорхнула красавица графиня Брюс, близкая подруга Екатерины. Обе молодые женщины принялись хохотать. Графиня беззаботно, Екатерина нервно.
- Очень храбрый воин ваш супруг, ваше величество, - смеялась графиня. - Я видела в щелочку, как он угрожал вам шпагой.
- Любезный друг, Прасковья Александровна, - воскликнула Екатерина. Но ведь я не крыса, я женщина, я государыня! Вы слышали, как он казнил крысу?
- Вы шутите, ваше величество... - подняла изогнутые брови графиня Брюс и облизнулась, предвкушая услышать интересное.
- Нисколько. Он тогда был еще великим князем. Впрочем, ему было под тридцать лет. Однажды я вошла в его комнату. Посреди комнаты виселица, на ней - дохлая крыса, большущая, большущая, фи... Я спросила его, что это все значит? Он ответил: "Эта мерзкая крыса перелезла через вал фортеции (он показал рукой на огромный стол, где сооружена была игрушечная крепость) и на бастионе слопала двух часовых". - "Но ведь ваши часовые из крахмала и муки..." - "Хотя бы, хотя бы. Я тотчас созвал военный совет, в коем участвовали мой лакей Митрич, все камердинеры, хохол Карнович и Нарцис. Я председательствовал. По законам военного времени суд приговорил крысу к смертной казни через повешение". Не в силах сдержаться, я расхохоталась. А он сказал мне: "Ах, вы, женщины, ничего не понимаете в военных законах". Я не переставала хохотать. Он надулся. Я сказала: "Хороши ваши военные законы, ежели крысу повесили, не спросив и не выслушав ее оправдания".
Графиня Брюс много этому рассказу смеялась. И вдруг приметила: плечи Екатерины стали подергиваться, подбородок дрожать. Екатерина упала в кресло, набросила кашемировую шаль и громко, взахлеб, зарыдала.
- Ваше величество... милая, ваше величество! - кинулась к ней перепуганная Прасковья Александровна. Обняв ее за располневшую талию, графиня Брюс нечаянно коснулась тугого приподнятого живота Екатерины и удивленным шепотом, целуя государыню в завитки темных волос, воскликнула: - Вы... вы!.. И от меня скрываете... Ах, какая вы, право... Ваше величество...
Согретая нежностью женщины, Екатерина благодарно усмехнулась, откинула шаль и, сморкаясь в раздушенный платочек с короною, мешая в одно слезы и смех, тихо промолвила:
- Да, душа моя, Прасковья Александровна, я... я беременна. Роды месяца через два. Но это - строжайшая тайна, умоляю вас как друга. А ребенка тотчас отдам. Бедное дитя!
Растроганная графиня уткнулась белым лбом в суховатое плечо государыни, стала лить слезы на черный шелк ее траурного платья. Задыхаясь, бормотала воркующе:
- Какая вы милая, ваше величество, какая вы душка... Буду молить бога о вашем бесценном здравии день и ночь.
- И вот в такое-то время, вы только подумайте, милый друг, - голос, подбородок и щеки Екатерины вновь задрожали, - я в опале, я на краю гибели, я окружена врагами, друзей у меня - вы да Кэтти Дашкова... Ну, кто еще?.. Не ведаю, кто...
- Ваше величество! - еще крепче прильнула к ней Брюс. - Вы забыли, ваше величество, упомянуть имя рыцаря, готового отдать за вас жизнь.
- О! - выпрямилась Екатерина, лицо ее вспыхнуло. - Сей рыцарь есть единая отрада моя, единая надежда... Вы же это знаете, мой милый друг.
- Ваше величество! Ваш рыцарь, Григорий Григорьевич Орлов, неотступно просит свидания с вами...
- Да, но... как это сделать? Этот несносный адъютант Перфильев приставлен государем следить за Орловым... Как это сделать?
Графиня Брюс хотела ответить: "Да так же, как на прошлой неделе", но почла неприличным и ответила так:
- Очень просто, ваше величество. Мой муж сейчас в Москве. Рандеву состоится в моем доме. Сегодня ночью государь будет в Аничковском дворце у гетмана Разумовского... Кутеж до утра. И Перфильев будет при государе. Вы ж знаете, ваше величество. Ровно в одиннадцать я заезжаю за вами в карете...
- Я в мужском костюме, в широком плаще, в шляпе, надвинутой на глаза, выхожу вместе с вами?.. - засмеялась царица.
- Нет, вы лучше оденьтесь Катериной Ивановной, вашей камеристкой...
- Нет, нет, мужчиной!.. Пусть Гришенька не сразу узнает меня...
Из половины государя доносились плаксивые звуки скрипки: Петр неплохо играл какую-то сентиментально-заунывную пьеску.
Вскоре состоялся переезд в новый, еще не вполне достроенный знаменитым Растрелли Зимний дворец. Петр сам распределил все помещения. Ближе к себе, на антресолях, поместил Елизавету Воронцову, а царицу Екатерину - в самый отдаленный край дворца. Между передней и покоями царицы - малолетний великий князь Павел с воспитателем его Никитой Ивановичем Паниным. Уединенное помещение Екатерины было ей наруку: удобней видеться с нужными ей людьми, а главное - ей предстояли тайные роды, что она благополучно и совершила, родив на Пасхе, 11 апреля, сына Алексея*. Отец новорожденного, то есть офицер Григорий Орлов, при родах не присутствовал. А ребенок вскоре исчез.
_______________
* Впоследствии - граф Алексей Григорьевич Бобринский.
6
Внутренние дела России не сулили ничего хорошего. То здесь, то там волновались пашенные крестьяне. В вотчинах Татищева и Хлопова в Тверском и Клинском уездах мужики срыли и разбросали помещичьи дома, житницы с хлебом и оброчные деньги разграбили, а помещиков повыгнали вон, сказав им, чтоб больше сюда не ездили; приказчиков и дворовых людей хотели убить, но смиловались, - однако из вотчины выбили вон. Шумели крестьяне и по Московскому, Белевскому, Галицкому, Каширскому, Тульскому, Епифанскому и другим уездам - всего до восьми тысяч человек.