- Есть мадам, смачное, круглое словцо: "бабник".
Екатерина рассмеялась:
- Бабник, бабник!.. Ах, как это чудесно, - и, достав золотой карандашик, записала в книжечку: "Бабник - сиречь по бабским делам мастер".
- Про таких господ пышнотелые субретки из простушек говорят: "Этот барин ерзок на руку", - наддавал жару краснобай Строганов.
Екатерина снова рассмеялась. Кончики ушей её закраснелись, видимо, от смущенья перед Строгановым, она записала: "Ерзок на руку - сиречь в бабской стратегии имеет достодолжный натиск и проворство, раз-два-три".
- С тобой, Александр Сергеич, поведёшься, многим фигуральностям и весёлым терминам научишься.
- Да, матушка, это правда... С собакой ляжешь - с блохами встанешь, как говорится.
- А знаешь, мне, как в некотором разе сочинительнице, хотя и весьма посредственной, все эти простонародные словечки и присказки зело необходимы.
- Матушка! - воскликнул Строганов. - Да вы же...
- Помолчи, Александр Сергеич, знаю, что расхваливать будешь мои листомарательные опусы. А вот господин стихотворец Сумароков да журнальных дел мастер Новиков поругивают меня в своих статейках. Иной раз, чёрт их возьми, пребольно. Хотя я к ним, к этим диатрибам, особой обиды не питаю, а всё русское, народное - былины, песни - я ценю не меньше, чем они. Вот я и пословицы собрать заказала Ипполиту Фёдоровичу Богдановичу...
- Собрание пословиц было бы осмотрительнее заказать актёру Чулкову, сказал Строганов. - Он записывает пословицы и песни непосредственно из уст народа и не портит их.
Екатерина, выразив на лице мину притворного недоумения, подняла брови и проговорила:
- А знаете что... Я очень ценю как пиита Михайлу Попова.
- Попова? Но ведь они с Чулковым только готовые песни собирают.
- Попов и сам отменно изобретает их, - перебила Екатерина. - Я знаю две его песенки по образцу народных, я наизусть вытвердила их. Одна, "Ты бессчастный добрый молодец", даже певчими моими распевается.
- Вы, мадам, видать, обожаете народные песни?
- А ведомо тебе, при каких обстоятельствах я полюбила их? Как-то, ещё будучи великой княгиней, я ночью прокралась в комнату тётушки, императрицы Елизаветы, прельстила меня песня: кто-то складно-складно пел чудным голосом. А пел её наш милый Алексей Григорьевич Разумовский, бывший пастушок... Он поёт, а чуть пьяненькая матушка Елизавета подшибилась рукой, глядит на него и плачет. Сцена - умиления достойна. И я-то едва-едва не расплакалась, столь складно, столь изумительно пел граф Разумовский*. С тех самых пор я без ума от простонародной песни.
_______________
* Тайно венчанный супруг императрицы Елизаветы Петровны. - В. Ш.
- Я ценю Попова более за его комическую оперу "Анюту", - почтительно выслушав Екатерину, сказал Строганов.
- Да, - возразила Екатерина, - но Вольтер сделал свою "Нанину" более тонко. А сюжеты обеих пьес сходственны.
Часы пробили одиннадцать. Императрица, привыкшая ложиться в десять и чем свет вставать, заторопилась. И только лишь показалась она в зале, как её окружила блестящая свита, и она, привычно улыбаясь всем, двинулась во внутренние помещения Зимнего дворца.
Вскоре, пользуясь правом входить к царице без доклада, проследовал в её покои Никита Панин с красным портфелем под мышкой.
3
Иван Сидорыч Барышников, подъехав к дворцу графа Шереметева, что на Фонтанке, прошёл в графскую вотчинную контору.
Две большие чистые горницы разделялись на "столы" или на "повытья". Особый судейский стол, накрытый красным сукном, помещался за перилами; на нём - "Уложение о наказаниях", приказы и формы графских бумаг. На высоких стенах царские портреты, писанные масляными красками, и эстампы с изображением генералов. На большой стене возле стола вотчинного управителя - генеральная всех вотчин ландкарта. Через сени, за железною дверью кладовая для хранения денежных сборов с крестьян и предприятий, рядом с ней караульня с большим комплектом вооружённой стражи, рассыльных и артельщиков; все они, как и все служащие в конторе, - крепостные Шереметева. Против караульни вход в архив.
Когда Барышников вошёл в контору, все встали - бургомистр, приказчик, секретари и писари, поднялся даже сам вотчинный управитель. Все отдали Барышникову поклон, как известному по Петербургу богачу. Барышников удовлетворённо прикрякнул, склонил в их сторону голову. Служащие сели, снова принялись скрипеть перьями, переписывая сводные ведомости, шпуровые книги. А управитель ещё раз поклонился Барышникову и указал возле себя на стул. Управитель вотчинами, сухонький маленький старичок с приятным бритым лицом, Петр Иваныч Сывороткин, тоже крепостной Шереметевых, безвыездно жил в Питере, получал достаточное жалованье, выстроил в деревне многочисленной своей семье два хороших, под железом, дома и был собственной судьбой вполне доволен.
- Ну, а как ваш сынок-с? - улыбчиво спросил Сывороткин.
- А мой Ванька в шляхетском кадетском корпусе обучается. Через годика два, глядишь, офицером будет.
- Приятно-с. Очень, очень приятно слышать-с!
- А я к тебе, брат, Пётр Иваныч! Присоветуй, - и, слегка пригладив ладошкой рыжие волосы, Барышников изложил управляющему цель своего приезда: он, изволите ли видеть, задумал приобрести себе - конечно, на подставное лицо - тысчонку-другую мужиков с землёй, так вот не присоветует ли ему Пётр Иваныч, куда по таким делам податься, в какую губернию ехать? Да, может быть, и сам граф Шереметев уступит Барышникову участок из своей смоленской вотчины?
- Ведь я сам-то из Смоленской губернии, вот и хотелось бы обосноваться на родине.
- Да оно, конечно-с, - подумав, ответил приятный старичок. - У их сиятельства и в Смоленской и в иных прочих губерниях деревеньки с землицей есть. Вознесенская, Мещериново, Братцево... да мало ли... Только навряд ли его сиятельство пожелает переуступить их. Однако стукнитесь к его сиятельству, авось договоритесь. А что касаемо адресочков разных господ, что, как я слышал, не прочь продать свою земельку, то... - Он вынул записную книжку из кармана своей серой куртки с золочёными пуговицами, на которых был изображён герб Шереметевых, и сказал: - Ну-с, вот вам бумажка, вот перышко, прошу записывать-с.
Выйдя из вотчинной конторы, Барышников заметил на стене коридора объявление и стал читать: