"Дворецкий его сиятельства графа Шереметева С. Л. Лакров продаёт сироп для делания бишофу. Цена бутылки 2 рубля, из коей выходит 12 бутылок бишофу".
- Интересуетесь? - окликнул его проходивший в контору дворецкий.
- Ох, голубчик, господин Лакров! - повернулся к нему Барышников. - Я у тебя сиропу бутылочек пять куплю. На-ка получи, - и он подал ему золотой. - Доложись, пожалуй, обо мне его сиятельству да не оставь словечко замолвить за меня. Я вот по какому делу... - Барышников кратко рассказал ему о своих хлопотах.
Граф Пётр Борисыч Шереметев, или, как его прозвали за несметные богатства. Младший Крез, был не в духе. Сегодня в его великолепном дворце званый ужин. Да не какой-нибудь, не для одной вельможной знати, к которой чванный граф относился в душе с большим презрением, на этом ужине будет присутствовать высочайшая особа - великий князь Павел Петрович. Может статься, и сама "матушка" пожалует.
И, как на грех, во всём Петербурге нет свежих устриц. Скандал! Без устриц великий князь за стол не сядет, приученный к сей гастрономической дряни старым чёртом Никитою Паниным. Во все места, где только можно встретить модные сии моллюски, были посланы гонцы: в рыбный ряд, в рыбные лавки богатых коммерсантов, ведущих торговлю с заграницей, на куне ческую пристань. Устриц не оказалось нигде... Вот так российская столица, чёрт бы её драл!.. Устриц - и тех нет!
Высокий, тучный и несколько сутулый граф с гладко причёсанными на прямой пробор французом-куафером русыми волосами шагал по кабинету. Серые глаза под высоко вскинутыми бровями были сердиты, маленький рот раздражённо кривился.
- Даже в Гостином дворе у Гирса нет. А у него уж всегда свежие каперсы, анчоусы, цитроны, трюфеля и устрицы. У Форзелиуса и Генриха Шульца на Невском тоже нет. Ахти беда!
Граф запахнул табачного цвета бархатный халат и, скользя по изящным наборным паркетам мягкими сафьяновыми сапогами, спустился вниз, к парадному крыльцу, зашёл в переднюю, что рядом с вестибюлем, сел под окно и стал смотреть сквозь стёкла во двор, нетерпеливо поджидая вновь посланных по городу гонцов: авось каким-нибудь чудом удастся им добыть эти проклятые устрицы.
- Ну, прямо хоть ужин откладывай. Нет, сие дело невозможное. Ха, чёрт... Бывает же... Полцарства за бочонок устриц!
Степенно вошёл в сером будничном полукафтаньи старичок-дворецкий. Он остановился в пяти шагах от графа, замер, гордое лицо его окаменело, он отчётливо, не тихо и не громко, произнёс:
- Ваше сиятельство. Известный коммерческий предприниматель господин Барышников прибыл во дворец вашего сиятельства и просит вашу милость дать ему аудиенцию по наиважнейшему делу. Ожидает в приёмной.
- Ах, Ванька Барышников?! Гони к чёрту!
- Слушаюсь! - и дворецкий, сделав недовольную мину и пожав плечами, направился к выходу.
- Впрочем, стой. Спроси-ка, нет ли у него устриц? Он пройдоха. Полцарства за бочонок устриц! И спроси, чего ему надобно?
Граф несколько повеселел. Вдруг Ванька Барышников, этот прожжённый жулик, выручит. Вот бы!
Вновь явившийся дворецкий, притворно вздыхая и соболезнуя своему хозяину, заявил:
- Ваше сиятельство. Оный Иван Сидорыч Барышников просил вашей милости доложить, что он насмелился явиться к вашему сиятельству с самой нижайшей просьбой: не продадите ль вы ему тысячу крепостных крестьян с землей в одной из вотчин вашего сиятельства. Он мог бы даже купить до пяти тысяч мужиков...
- Что, что? - приподнялся с кресла граф. - Я?.. Ему?.. Крестьян?.. Ну, а устрицы?
- Устриц нет у него, ваше сиятельство... И не предвидятся. Он сам ищет для подарка Алексею Григорьевичу Орлову.
- Вон гони! - закричал Шереметев. - Я знаю этого каторжника. В три шеи гони! Ежели будет ко мне шляться, на конюшне выпорю! - Граф был в гневе. Большое круглое лицо его побагровело.
Дворецкий понуро шёл к ожидавшему его Барышникову. Как же "посполитичнее" ответить этому выжиге? А то он, чего доброго, разгневается да и золотой империал стребует обратно. О Барышникове дворецкий знал всю подноготную. Какой-то задрипа-мещанишка из Вязьмы, он в Семилетнюю войну втёрся к главнокомандующему графу Апраксину в доверенные. Как говорили злые языки, Апраксин получил взяточку от Фридриха II и велел Барышникову доставить в Питер несколько бочонков якобы с селёдками, а на дне каждого бочонка было спрятано золото. Тароватый Барышников об этом пронюхал, и, как прибыл из Пруссии в Питер, передал графине Апраксиной одни селёдки, а золото же притаил. С того и в люди вышел. Эх, человеки! Божьего-то суда нет на вас, на подлецов...
Граф Шереметев, вдвое перегнувшись, недвижно сидел в кресле, как истукан. Уголок рта подёргивался в нервном тике. Граф чувствовал себя несчастным из несчастных.
Снова появился дворецкий. Он не вошёл чинно, как всегда, он потерял весь лоск и выправку; патрицианское, со строгими чертами, лицо его утонуло в радостной улыбке - стало похоже на самое обыкновенное лицо какой-нибудь смеющейся бабки Фёклы, и голос у него сделался пискливый, с петушиной прихлюпкой. Позабыв, что перед ним сам сиятельнейший граф, первейший богач во всей империи, он, как полоумный, завопил:
- Пётр Борисыч, батюшка!
- Что? - вскочил граф Шереметев.
- Купец Шелушин к тебе, Назар Гаврилыч, твой крепостной...
- Ну! - и Шереметев от сладкого предчувствия перестал дышать. Перестал дышать и дворецкий. - Да говори же, чёрт тебя заешь!..
- Кажись, с этими самыми, как их... Тьфу!.. Память от радости отшибло.
- Да уж не с устрицами ли?
- Во-во-во! С ними.
Шереметев побежал к крыльцу, от радости он прихлопывал в ладоши: "Ура, ура!"
Назар Гаврилыч Шелушин, с аккуратно подстриженной тёмной бородкой, с живыми быстрыми глазами, уже вкатывал дубовый бочонок на крыльцо.
- Назарка! Назарка! Чёрт, дьявол! - в весёлом исступлении закричал Шереметев, бросился к купцу и стал обнимать его, как пропадавшего без вести и вдруг появившегося родного сына. - Ну, выручил, выручил! И откуда это бог тебя принёс?
- Из Риги, ваше сиятельство! Только-только паруса спустил на своём кораблике... Да вот услыхал, что вы интересуетесь... Я мигом к вам. Свеженькие... Куда прикажете, в кухню?
- Пойдём, пойдём, пойдём... Кати сюда, - и Шереметев, подоткнув полы халата, сам стал помогать купцу катить бочонок. Сел в кресло, опрокинул бочонок вверх дном, велел подать бумагу и перо.