- Позвать сюда старшину Витошнова! - велел он.
Начальник передавшейся вчера сотни, Андрей Витошнов был человек старый, сухой, лицо скуластое, со втянутыми щеками, борода седоватая, взгляд исподлобья, хмурый.
Пугачёв уселся на покрытый ковром пень. Подошедший Витошнов оказался как раз под виселицей, петля болталась над самой его головой.
Пугачёв устремил на старика пронзительный взор свой. Сердце Витошнова захолонуло.
- Ты, старик, много разов бывывал в Питенбурхе. Видал ли меня там, владыку своего? - внятно спросил Емельян Иваныч.
Казаки разинули рты, ждали, что ответит старшина. Витошнов потупился, переступил с ноги на ногу и, запинаясь, ответил:
- Кабыть, видал, батюшка. Помню.
Глаза Пугачёва засияли. Он поднялся, громко сказал:
- Слышали ль, детушки, что старик молвит? Видел меня в столице и ныне признал во мне третьего императора Петра Фёдорыча.
Казаки ответили одобрительным гулом. Из толпы раздались голоса:
- Надёжа-государь, а что повелишь делать со старшинскими змеёнышами?
- Надлежало бы их на путь наставить да к присяге привести. Авось в ум войдут да нам верно служить будут, - присматриваясь к толпе, сказал Пугачёв.
Поднялся шум. Два степенных казака, Овчинников да Максим Шигаев, стали внушать "батюшке", что казачество этим людям не верит. Они, мол, богатенькие, им и присяга не присяга, они, мол, всё равно государевых слуг мутить станут.
- В прошлом году зимой - тебе, батюшка, ведомо - в войске яицком мутня была, - сказал Максим Шигаев, помахивая концами пальцев по надвое расчёсанной бороде, - в те поры наши казаки генерала Траубенберга прикончили. Так уже мы знаем, что эти молодчики старшинской руки держались, супротив громады шли.
- В нас, в казаков войсковой бедняцкой руки, картечами палили!
- Истинная правда... Так! - снова зашумели в толпе.
- Не лучше ль, батюшка, ваше величество, - сказал Овчинников, повесить их, чтоб им в наказанье, а прочим во страх.
- За Витошнова-старика мы поручимся, - кричали казаки. - И за Гришуху Бородина поручимся, даром что он племянник Мартемьяна, нашего гонителя. А этих - смерти предать! Довольно им измываться над нами!
Пугачёв насупился, невнятно пробурчал: "Верно, ежели попала под каблук змея - топчи!.." - взмахнул рукой и резко возгласил:
- Быть по-вашему!
Кривой, "страховидный" казак Бурнов, избравший себе службу царского палача, поспешил исполнить повеленье "батюшки".
Г л а в а IV
ИМЕННОЕ ПОВЕЛЕНИЕ. КЛЯТВА.
"БАЛ ПРОДОЛЖАЕТСЯ!"
1
Капитан Крылов возвратился домой поздним вечером, было темно, в тёплом небе звезды мерцали, Ваня уже спал.
- Ну, мать, пропало войско яицкое, - раздражённо сказал он жене. Казачишки бегут к вору, как полоумные... Ужо-ко он мёдом будет их кормить. Андрюшка Витошнов сбежал, старый чёрт, с целой сотней дураков, да утром утекло полсотни... Заваривается каша!
Семёныч подал капитану умыться, капитанша принесла бок жареной индейки да флягу с травничком, однако Крылов за стол не сел, а поспешил к коменданту.
У Симонова сидели Мартемьян Бородин и секунд-майор Наумов, пили чай с вареньем из ежевики и с сотовым мёдом. Крылова пригласили к столу. Вместо захворавшей комендантши чай разливала Даша, миловидная девушка, приёмная дочь Симонова.
- Подкрепился дома-то? - спросил Симонов Крылова.
- Не успел, господин полковник.
- Дашенька, скомандуй-ка борщу капитану... Отменный борщ!
Крылов вынул из кармана бумагу мятежников и, рассказав, как она попала к нему, передал её коменданту.
Тот надел очки, приблизил к себе свечу, стал вслух читать:
- "Войска Яицкого коменданту, казакам, всем служивым и всякого звания людям моё именное повеление".
- Ах, бестия! Складно... И почерк добрый, - встряхнул бумагой комендант. - Неужели сам он, Пугач, писал?
Мартемьян Бородин заглянул через плечо Симонову в бумагу и, распространяя сивушный дух, прохрипел:
- Сдаётся мне - Ванька Почиталин это. Его рука. Его, его! Он лучший писчик по всему Яику, он, помнится, мои атаманские реляции, на высочайшее имя приносимые, перебелял... Он, он!.. Недаром к вору удрал, наглец... Только бы поймать, праву руку отсеку пащенку! Стойте-ка, - тучный Бородин, опершись о столешницу, поднялся, шустро подошёл к окну и, распахнув раму, заорал во тьму сентябрьской ночи:
- Эй, казак!.. Дежурный! Скачи к Яшке Почиталину, веди его, усатого дьявола, на верёвке в искряную избу либо на гауптвахту. Да пук розог приготовь! Приведёшь, мне доложишь...
- Напрасно хлопочешь, Мартемьян Иваныч, - вмешался Крылов, с аппетитом хлебая борщ. - Яков Почиталин и племянник твой Григорий с казаками к вору утекли...
- Да ну-у?! - протянул Бородин и снова заорал в окно: - Эй, казак! Отставить!
Симонов, поморщившись, сказал Бородину:
- Экой ты неспокойный. Сядь, - и стал продолжать чтение "воровской" бумаги:
- "Как деды и отцы служили предкам моим, так и мне послужите, великому государю, и за то будете жалованы крестом и бородою, реками и морями, денежным жалованьем и всякою вольностью". (Вот он чем берёт их, болванов, - заметил Симонов.) "Повеление моё исполняйте и со усердием меня, великого государя, встречайте, а если будете противиться, то восчувствуете как от бога, так и от меня гнев. Великий государь Пётр Третий Всероссийский".
Симонов отшвырнул бумагу, а Бородин затряс усищами, зашумел:
- Встретим, дай срок! Уж мы тебя, злодея, встретим... Ах, ты, каторжник, ах ты, рыло неумытое. Царь... Ха-ха-ха! Мы те покажем Петра Третьего Всероссийского!.. А нут-ка, Андрей Прохорыч, отмахни мне кусочек поросятинки. Ха, подумаешь, дерьмо какое, в цари полез!.. Дашенька, подай мне, старику, горчички да водочки чуток... С горя, ей-богу, с горя! Ведь я, Дашенька, кумекал с Гришкой окрутить тебя святым венцом, а глянь, что вышло... Ну, подожди ж, племянничек родимый...
В просторной горнице темно, лишь две свечи в бронзовых подсвечниках горели, и никто не заметил, как густо скраснела Дашенька: у ней на сердце не Гришка Бородин, а гвардии сержант Митя Николаев. Где-то он, благополучен ли? Поди, уж к Оренбургу подъезжает. Ой, Митя, Митя!.. Уехал и проститься позабыл.
...А в это время сержанту Николаеву рубили ножом косу: подвели к стоячему дереву, примостили затылком да и тяпнули.