И как только подъехал государь, знамёна и пики преклонились, а народ, от беспорточного мальчишки до престарелого попа, стал на колени.
Пугачёв со свитой подъехал ближе, осадил коня, приосанился, обвёл толпу неспешным строгим взглядом и громко поздоровался:
- Здорово, господа илецкие казаки!.. Встаньте, детушки!
Народ дружно поднялся на ноги и, кто во что горазд, до хрипоты кричал:
- Будь здоров, надёжа-государь!
Государь соскочил с коня, передал поводья дежурному Давилину, чёткой поступью подошёл к иконе и, перекрестясь, приложился к ней. Оба священника и дьякон успели благоговейно облобызать руку императорской особы. Пугачёв принял сей знак раболепия как должное, однако левый его ус пошевелился от плохо скрытой ухмылки. Затем он, сделав так же четко полуоборот, принял на оловянном блюде хлеб да соль от Максима Горшкова с Твороговым.
Окруженный народом и свитой, под сенью церковных хоругвей, он затем торжественно прошествовал через крепостные ворота к церкви. По правую и левую руку от него в пылавшей на солнце парче и с воздетыми крестами шли два священника, молодой и старый, а перед царём, пятясь задом, беспрерывно кадил ему лохматый, тоже в золотой парче, соборный дьякон. Дымя ароматным ладаном, он то и дело кланялся великому гостю поясным поклоном.
Колокольный трезвон вдруг смолк, заговорил государь:
- Вы не верьте, детушки, что вам супротивники мои наскажут. Я доподлинный государь есть. Служите мне верой и правдой. А я, великий государь, ужо отведу от вас, горемык, утеснения и бедность.
- От утеснения и бедностей избавить обещает! - подхватили в толпе, с улички на уличку. Весть эта от кучки к кучке пробежала по всему городку.
- Когда бог сподобит Питенбурх покорить да престол оттягать, я у великих бояр и деревни и сёла отниму, посажу их на жалованье, пусть служат. А тех, что с престола меня сбросили, тем без пощады головы порублю. Сын мой, Павел Петрович, человек молодой, так он, поди, и не знает меня, отвык от отца-то... Коим-то веком одно дитятко нажито. Дай бог, мне снова свидеться с ним... - На глазах государя навернулись слезы.
Так, шествуя к церкви, беседовал Пугачёв с окружавшим его народом, а сам нет-нет да и покосится на идущего рядом с ним старого попа. И вдруг сурово сказал ему:
- Чего пялишься на меня, поп? Не признал, что ли? - и сдвинул брови.
По спине старого попа ледяной холодок прополз, поп обомлел, откачнулся от Пугачёва, прошамкал:
- Признаю, признаю, батюшка ваше величество... Как не признать!
- А коли признаёшь, поминай только моё, государево, имя в церкви, а имя государыни похерь. И чтоб напредки такожде было. Как донесут меня ноги до Питера, я Катерину в монастырь заточу, пускай там грехи отмаливает. А ты, поп, верный народ мой приведи к присяге.
После молебна духовенство первое присягнуло государю, затем присяга учинена была всему илецкому войску.
Когда государь вышел из церкви, загремели ружья, затрезвонили колокола. Он приказал отворить двери кабака, пусть ради государева праздника побалуется народ винишком безденежно.
Но вот лицо его омрачилось, будто вспомнил он нечто досадное.
- А где же здешний атаман... как его... где Лазарь Портнов? Пошто он рапорт не чинил и не присягал мне, государю своему? Уж полно, не утёк ли хитрец?
- Дозвольте, ваше величество, - шагнул вперёд Андрей Овчинников, держа руки по швам. - Оного злодея атамана я своевластно заарестовать приказал. Уж не прогневайтесь...
И люди стали жаловаться государю, что атаман Портнов шибко обижал их и многих вконец разорил. Максим Горшков с Твороговым подтвердили голоса эти.
- Коли такой он обидчик, а мне супротивник, прикажи, Овчинников, чтоб ныне же злодея предать смерти, - сказал Пугачёв.
2
Весь второй этаж богатого дома Ивана Творогова отведён для государя.
За накрытым в красном углу, под иконами, большим столом восседает на подушке Пугачёв. Он уже успел побывать в жаркой бане, разомлел, красное лицо его в мелкой испарине, он утирается свежим рушником и пьёт холодный настой на малине с мёдом.
- Доложь мне, пожалуй, Иван Александрыч, как илецкие-то казаки живут, ладно ли? - спросил хозяин.
- Да не ахти как живут, батюшка...
- Ты садись, Александрыч.
Творогов сначала отказывается, затем с низким поклоном нерешительно садится против Пугачёва. Он считает его истинным государем Петром Фёдоровичем, поэтому в обращении с высоким гостем радушен и чрезмерно подобострастен. Пугачёву это по сердцу, он разговаривает с хозяином милостиво и доверчиво.
Свита государя, во главе с Андреем Овчинниковым, не смея без зову приблизиться к столу, смирно стоит возле большой, украшенной изразцами печки, посматривает в сторону государя, ловит его взгляды, перешёптывается. Государь доволен и поведением свиты. Пусть стоят, пока не прикажет им сесть. На то и государь он!
Стол накрыт на десять персон. Оловянные тарелки, железные вилки, стальные, в костяной оправе, ножи, деревянные ложки. Три серебряные чары, стаканы, кружки, глиняные и стеклянные жбаны, фляги, зелёные штофы дутого стекла. Большая солонка и высокие подсвечники, искусно высеченные из крепкой илецкой каменной соли. Пугачёв любуется всей этой утварью, прищёлкивает языком, спрашивает, где сии диковинки выделывают.
- Да у нас же, наши казаки, надёжа-государь, старики которые. Ведь в здешних местах соль ломают.
- Видел! - говорит Пугачёв. - Весь грунт ископанный. Много соли-то?
- Без краю. Инженерной команды офицер намеднись приезжал, сказывал: наша соль первая на свете и хватит её на тысячу лет. А продаёт её казна по тридцать пять копеек с пудика.
- Дороговато, - сказал Пугачёв, - ужо я сбросить прикажу - чтоб по два гривенника...
- Ой, надёжа-государь! Пока вы в баньке парились, наши казачишки всю соль-то из складов растащили безденежно, в грабки...
- Как это можно? - поднял Пугачёв голову. - Давилин! Поди уйми народ... Моим именем...
Давилин сорвался было с места. Хозяин сказал:
- Да уж поздно, батюшка. Что с возу упало, считай - пропало!