- Ахти беда, ахти беда какая! - сокрушённо покачивал головой Пугачёв. - Этакой убыток казне причинили, неразумные...
В это время три женщины, мать хозяина, его красивая жена Стеша и подросток-дочка, притащили снизу варево, жарево. Поставив блюда на стол, они кувырнулись втроём в ноги Пугачёву. Тот заглянул в лучистые Стешины глаза, протянул женщинам руку для лобызания.
- Благослови, батюшка ваше величество, поснедать, - кланялся Пугачёву хозяин.
- Благодарствую, ништо, ништо! - сказал Пугачёв и, обратясь к свите: - Ну, господа атаманы, залазьте, коли так, за стол. Ты, Андрей Афанасьевич, садись по праву мою руку, - велел он Овчинникову. - Ты, Чика, по леву, а хозяин супротив государя пускай сидит - так во всех императорских саблеях полагается. А достальные гости - кто где садись.
Помолясь на икону, все чинно уселись, женщины ушли, началась еда.
- Завтра, атаманы молодцы, мы государственной важности дела станем вершить, смотренье крепости учиним, в складах наведём ревизию. А сей день - отдых, - сказал Пугачёв, принимая из рук хозяина серебряную чару.
Ели много, смачно чавкая и облизывая пальцы, пили ещё больше. Женщины то и дело подносили новые блюда с бараниной, рыбой, курятиной.
Стеша всякий раз, крадучись, поглядывала на красивого, статного батюшку-царя.
Пугачёв слегка охмелел, стал на язык развязен.
- Империя моя богата, - говорил он, обгладывая куриную ножку. - В Сибири соболь да золото, на Урал-горах железо да медь - там пушки льют. А у вас вот - соль. Вот сколь богата, господа казаки, держава моя великая! С заграницей не сравнить нашу Россиишку, далеко не родня. Там только одна видимость. Бывал я в Пруссии у Фридриха, бывал в гостях и у турецкого султана, и у папы римского прожил в прикрытии сколько-то годов, - всего насмотрелся.
И он, не отставая в аппетите и проворстве от прочих едоков, принялся рассказывать о славном городе Берлине, о Кенигсберге, о том, какие в Кенигсберге богатые ярмарки живут и какие на эти ярмарки съезжаются морем и сушей люди со всего света. Тут тебе и поляки, и французы с англичанами, эфиопы и гишпанцы. Ещё говорил он о том, как ездил на охоту с Фридрихом Прусским, как они устукали матерущего медведя в пятьдесят пудов, как из райских птиц жареное кушали: ну, такой превкусной пищи сроду не доводилось есть, да навряд ли когда и доведётся.
Казаки, уничтожая снедь и пития, слушали государя со вниманием.
Невоздержанный полковник Дмитрий Лысов перехватил хмельного. Сначала икота напала на него, затем сон стал одолевать - он упёр плешивую с козлиной бородкой головку в столешницу и громко захрапел. Пугачёв, прервав рассказ и насупив брови, уставился на него. Еще с первой их встречи на степном умёте* не лежала у Пугачёва душа к нему.
_______________
* У м ё т - постоялый двор.
- Поднять полковника! - приказал Пугачёв. - Пускай прямо сидит пред государем. А не может - уведите его.
Лысова выволокли вон и уложили в сенцах.
Трапеза тянулась допоздна. Все были пьяны, кроме Пугачёва и хозяина. Все вышли пошатываясь.
Слышно было, как по улицам, с песней, с балалайкой, с бубнами, гуляли илецкие казаки.
Дом казнённого атамана Портнова был расхищен дочиста. Казаки принесли Творогову триста серебряных рублевиков, жалованный ковш, два бешмета, кафтан, канаватную лисью шубу и кушак.
- Примай шурум-бурум для государя!
Государь почивал после обильного обеда. Во сне стонал, скорготал зубами и вдруг вскочил: ему пригрезилось, будто генерал Пётр Иваныч Панин, крикнув: "Взять Бендеры!", пребольно опоясал его нагайкой. Свесив ноги, Пугачёв сидел на пуховиках за пологом, весь от пота мокрый, хлопал в темноте глазами, не мог сообразить, где он? Неужто в Турции? Но ни Бендер, ни Панина! Мёртвая тишина.
- Эй! - крикнул он. Тьма молчала. - Эй! Где я?
- Здесь, ваше величество! - Из соседней комнаты вышел со свечой хозяин. - Проснулися? Уж очинно мало почивать изволили - часу не прошло...
- Да неужто? - изумился и вместе с тем обрадовался Пугачёв. - А я, брат, взопрел, Иван Александрыч. Дюже мягко у тебя тут да и гораздо угревно под пологом-то. Спасибо тебе. Да ты, часом, не грамотен ли? спросил Пугачёв, причёсывая гребнем взлохмаченную голову.
- Мало-мало грамотен, ваше величество, - и серые, с хитринкой и лукавством глаза Творогова выжидательно воззрились на государя.
- Добро, добро, Иван Александрыч! Грамотеи мне шибко нужны. Послужи, брат, мне. Награждение примешь.
Пугачёв встал и прошёлся по горнице, устланной узорными дорожками. Тут Творогов подал государю присланные казаками вещи. Пугачёв принялся рассматривать их.
- Это называется военная добыча, трохвеи, - оживлённо говорил он, примеривая шубу. Он деньги рассовал по карманам - карманы огрузли, шубу повесил на колок и сказал: - А знаешь, Иван Александрыч, можно ли сюда поболе девок нагнать приглядистых, чтоб песни поиграли, потешили бы сердце моё царское.
- Ой, батюшка ваше величество! Да разом, разом всё сполню! Плясунов не надо ли, казачишек?
- Ни-ни!.. - погрозил батюшка пальцем. - Только мы с тобой - ты да я. Ну я-то плясать не стану, мне не подобает с простым людом. Ну, а ты-то попляши, ты молодой. Кой тебе год-то?
- Тридцать два минуло, батюшка.
- Добро, добро! Ты вот что, ты никого не пускай, и Давилина не пускай... А караул возле твоего дома держат?
- Держат, батюшка... И две пушки выкачены. - Хозяин быстро вышел, сказав: - Сейчас холодненького вам пришлю.
Пугачёв распахнул окно. Прохладный воздух ворвался в горенку, и пламя свечей заколыхалось. В небе уже стояли звёзды, с площади доносились шумные крики, песни. Вот мимо окон поспешно прошагал хозяин, за ним пробежала его дочь-подросток. А к Пугачёву вошла красивая, полногрудая Стеша, поставила на круглый столик баклагу с питьём, проговорила нараспев:
- Пожалуйте, батюшка, прохладиться!
- Благодарствую, - ответил Пугачёв, внезапно обнял Стешу и с силой поцеловал её в сочные губы, сказав: - Знай государя императора!
Та охнула, отстранилась, на мгновение закрыла лицо руками, затем руки упали, мускулы лица дрогнули, и не понять было Пугачёву - улыбается Стеша или плачет.
- Свет мой! - страстно выдохнула Стеша.
3
Огоньки, огоньки, много огоньков! И девок много! В большой горнице, где был обед, из угла в угол протянуты под потолком крест-накрест две бечёвки, к ним привязаны три дюжины свечей, да четыре свечи горели на столе в высоких подсвечниках из соли. Свечи толстые, самодельные, горели ярко, не чадили.