Пугачёв потянулся к третьей чарке. Хозяин только головой крутнул: годовалый мёд после третьей валит всякого.
- Опасаюсь, ваше величество, как бы не сборол вас мёд-то? - сказал он.
- В препорцию, - ответил государь и, перекрестясь, выпил.
А девки снова завели песни и плясы. Устинья звонко зачинала:
Чтобы рученьки играли,
Чтобы ноженьки плясали...
Девки подхватывали:
Ай-люли, ай-люли,
Скачет заяц в криули!..
Поднялся бурный пляс. Хозяин сбросил кафтан и, ударяя ладонями по голенищам, тоже кинулся плясать. Пред охмелевшими глазами Пугачёва всё крутилось, метлесило, дом качался, стены прыгали, вихрь по горнице ходил, огоньки свечей мотались ошалело - вот-вот сорвутся и, как жар-птицы, в поднебесье улетят.
- Ай-люли, ай-люли! - гремели песни, и пол с треском грохотал, гудел.
- Ай-люли, ай-люли, - выпив четвёртую, затем и пятую чару, стал подпевать, стал прихлопывать в ладоши Пугачёв.
Чтобы щёчки розовели.
Девьи губоньки алели...
- Ай-люли, ай-люли! - гремели голоса, и горбоносый хозяин подскакивал с присвистом под самый потолок.
- Ай-люли, ай-люли, - с улыбкой подпевал счастливый Пугачёв.
Всё плыло, крутилось, кувыркалось, а он подпевал да подпевал. Затем откинулся к спинке с гула, блаженно улыбнулся, сказал:
- В пле... в плепорцию... Ась? - смежил глаза и захрапел.
4
Солнце едва показалось, а Пугачёв был уже на ногах. Пошёл в баню, чтоб веничком похвостаться да вчерашний хмель выбить. Ну и мёд! Затем он завтракал. Хозяин предлагал опохмелиться, Пугачёв наотрез отказался:
- И тебе на деле не советую.
Давилину он отдал приказ, чтоб тот распорядился седлать коня.
- Да немедля передать атаману Овчинникову, чтоб всё войско было в крепости в строевом порядке, а илецких казаков выстроить особо - три сотни, в походной амуниции.
В крепость он прибыл в сопровождении Ивана Творогова и всей свиты. Опять в честь государя стали палить пушки, но он тотчас запретил - нечего по-пустому порох тратить.
Подъехав к илецким казакам, стоявшим в конном строю, он поздоровался с ними и громко возгласил:
- Господа илецкие казаки! Поздравляю вас с полковником, каковым быть имеет, по моему высочайшему повелению, известный вам казак Иван Александрыч Творогов. Ему покоряйтесь, отселе он главный начальник ваш.
Казаки закричали благодарность и согласие, а произведённый в полковники Творогов скатился с рослого коня и пал государю в ноги. Затем казаки, сотня за сотней, не спеша проехали перед государем.
Государь слез с коня и произвёл подробный осмотр крепости. Объяснения давали новый полковник Творогов и бывший сержант, ныне хорунжий Дмитрий Николаев. Были тщательно осмотрены пятнадцать пушек, годными признаны десять, из них четыре медных. У трёх не было лафетов, лежали на поломанных телегах. Государь приказал, чтоб к завтраку же были сделаны лафеты.
- Чумаков! - обратился он к яицкому казаку Фёдору Чумакову. - Мне вестно, что ты знатец в батарейном деле. Так будь же у меня начальником всей моей артиллерии. Ты вместе с Николаевым забери из складов порох, свинец, снаряды и представь мне оных список.
- Слушаюсь, надежа-государь, - сказал, низко кланяясь, кривоногий сорокапятилетний Фёдор Федотыч Чумаков. У него круглое костистое лицо, нос толстый, с защипочкой, бурая борода лопатой.
От здания к зданию, от батареи к батарее, обычной своей походкой шёл Пугачёв столь быстро, что свита едва поспевала за ним вприпрыжку.
"Ну и лёгок батюшка на ногу!" - думал всякий.
Обошли крепостной вал.
Все повернулись взором к церкви. Возле неё, на суку древней осокори, висел, руки вниз, разутый и полураздетый атаман Лазарь Портнов.
К Пугачёву вперевалку подошёл упитанный, румяный человек с густой опрятно расчёсанной бородой, снял обеими руками шапку и, чинно поклонившись, сказал:
- Позволь, надежа-государь, слово молвить. Аз раб божий православной древлеапостольской веры, храмы наши убираю малеванием, а такожде и лики старозаветных икон подновлю. Вот намеднись довелось мне писать лик старца Филарета, всечестного игумена...
При упоминании о Филарете, игумене раскольничьего скита, что на реке Иргизе, глаза Пугачёва расширились. Ещё так недавно, под обликом бродяги, Емельян Иваныч прожил у него в укрытии три дня. Тогда в мятущуюся душу запали многие слова умного старца. Игумен говорил, что Пётр Фёдорыч, может быть, жив, а может, и умер, как знать? Только народ ждёт его с упоением. И еще: "Народ похощет, любого своим сотворит, лишь бы отважный да немалого ума человек сыскался", - произнёс тогда старец поразившие Пугачёва слова.
И вот сейчас перед ним бородатый богомаз... Уж не обмолвился ли ненароком игумен Филарет, не сказал ли чего лишнего этому человеку? И Пугачёву стало неприятно. Он взглянул на румяного, голубоглазого бородача с немалым подозрением. Но открытое, добродушное лицо живописца успокоило его. Человек в чёрном длиннополом казакине, на кожаной лямке через плечо висит перепачканный мазками красок деревянный ящичек, кисти рук живописца белые, с длинными пальцами.
- Говори, что тебе надобно и как звать тебя?
- Зовут меня Иван, сын Прохоров. А как вы были, батюшка, скорым заступником веры нашей древлей, обрелось во мне усердие писать лик ваш царский, - заискивающе улыбнулся живописец.
- Изрядно, изрядно! - Пугачёв покрутил усы, поднял плечи.
- Для ради сего в укромное место куда-нибудь нужно, надёжа-государь...
Сержант Николаев, смущённо хлопая глазами, сказал не без робости:
- Наидостойным местом я почёл бы канцелярию, ваше величество, там и холст сыщется. Да и находитесь вы своей особой против неё.
- Добро, добро, Николаев! Нехай так, - сказал Пугачёв и пошёл в канцелярию. Все последовали за ним.
Сержант Николаев тронул живописца за плечо и показал глазами на висевший в дубовой раме поясной портрет Екатерины: валяй, мол, на нём. Живописец подморгнул, улыбнулся, кивнул головой в сторону Пугачёва: а вдруг, мол, батюшка на это прогневается. Николаев шепнул: "А ты спроси".
- Ваше царское величество, - масляным голосом обратился бородач-живописец к Пугачёву. Он без тени сомнения принимал его за истинного императора. - Хоша у меня припасена для ради письма лика вашего подгрунтованная холстина, да, вишь ты, беда - подрамника нету.