Сержант Николаев пишет бумагу со всей искренностью, двоедушничать не в его нраве, ему хочется, чтоб этот бородатый человек остался его трудом доволен и чтоб крепость Рассыпная без пролития крови подчинилась ему.
"Кто же сего моего указа не послушает, тот сам узнает праведный гнев противникам моим".
Окончив, оба молодца направились к государю. Но было уже поздно: стоявшие у крыльца на карауле казаки повернули их обратно:
- Не приказано пущать. Его величество почивают.
Когда Пугачёв ушёл на покой в отведённую ему спальню, новая полковница, Стеша, услала своего мужа на тот конец улицы, к дьяконице, за дрожжами - завтра, мол, гостей на дорогу пирогами придётся угостить.
И только новый полковник за ворота, Стеша опрометью вверх по лестнице: надо же царю-батюшке оправить изголовье.
Комендант Рассыпной крепости, майор Веловский, "возмутительного" пугачёвского листа не принял. И как стали приближаться пугачёвцы, он открыл по ним огонь из ружей. Но защитников крепости было весьма мало. Веловский объявил, чтобы все, кто хочет спастись, бежали в комендантский дом. Офицеры и несколько солдат заперлись в крепком деревянном доме и стали метко отстреливаться из окон. Среди войска Пугачёва были убитые и раненые.
- Зажигай! - кричали озлоблённые пугачёвцы и с пуками горящей соломы стали прокрадываться к осаждённому дому.
Пугачёв послал Давилина с приказом, чтоб дом не поджигали, а супротивников взяли живьём.
- А то, вишь, ветер: крепость огнём возьмётся, всё жительство безвинных людей сгорит. Не можно это, детушки.
Вскоре казаки, осыпаемые пулями, вломились в комендантский дом и всех защитников доставили к Пугачёву. Он отдал такой приказ: майора Веловского с женой и офицера повесить, сдавшихся солдат поверстать в казаки, обрезать им косы, привести к присяге.
Забрав три пушки, порох и снаряды, войско на следующий день выступило к Нижне-Озёрной крепости.
Пугачёв чувствовал себя уверенно. Войско его дерётся храбро, берёт форпосты и крепости, уничтожает походя вражеские отряды. Ещё осталось взять три крепости, а там - знай, катись вольной дорогой к самому Оренбургу.
Г л а в а VI
НИЖНЕ-ОЗЁРНАЯ И ТАТИЩЕВА.
ДУХ КРЕПОСТНОГО ГАРНИЗОНА. ССОРА
1
Губернатор Рейнсдорп получил новое известие: прискакавший из Илецка гонец доложил, что городок занят мятежниками, и население встретило самозванца с хлебом-солью.
Беспечный, бестолковый губернатор, вместо того чтоб это известие проверить, разослал по городу приглашения на новый бал по случаю коронации императрицы.
Среди бала пришёл рапорт коменданта Татищевой крепости, полковника Елагина, о занятии Пугачёвым Илецкого городка и казни атамана Портнова. Казалось бы, известие ошеломляющее. Но, чтоб не омрачить торжества, губернатор скрыл от гостей грозившую всем опасность. Он был совершенно уверен в силе Оренбургской крепости, в отваге защитников её и в собственной непогрешимости в делах военных.
Пугачёвцев же он считал просто-напросто шайкой разбойников, пополнявшейся изменниками-казачишками. Намерения этой обнаглевшей шайки погулять, попить, пограбить. Впрочем, у генерала Рейнсдорпа разговор с "воровским сбродом" будет не долог, без особого труда он сотрёт с лица земли всю "нечисть"!
Итак, прежде всего - спокойствие, спокойствие... Бал продолжается!
На другой день после бала явился с письмом посланец Нур-Али-хана. Этот владетельный азиат вёл хитрую игру: он хотел оставаться верным царствующей императрице и в то же время вести дружбу с новоявленным царём. Рейнсдорпу он писал:
"Мы, на степи находящиеся люди, не знаем: сей ездящий вор ли или реченный государь сам?" Далее он предлагал губернатору, ежели в том будет нужда, собрать своих пять тысяч киргизов, идти по следам самозванца и пленить его.
Рейнсдорп на словах передал посланцу, что в помощи хана не нуждается, так как для "сокрушения злодея" достаточно и русских войск.
В тот же день, получив, в дополнение ко всем другим известиям, тревожный рапорт полковника Симонова, губернатор сделал распоряжение бригадиру барону Билову выступить с воинским отрядом при шести полевых пушках навстречу самозванцу. Билову предписывалось идти к Илецкому городку, злодейскую толпу разбить, мятежников переловить.
К вечеру 25 сентября 1773 года отряд барона Билова прибыл в Татищеву крепость, что в шестидесяти шести верстах от Оренбурга. А часа два спустя подъехал туда на бричке и сам Билов.
Комендант крепости, старик Елагин, с нескрываемой радостью встретил его возле крепостных ворот:
- Ну вот, батюшка Иван Карлыч, и вы пожаловали, спасибо! А утресь ко мне дочерь заявилась, Лидочка. Она, ежели изволите помнить, с нонешней весны в замужестве за Харловым, комендантом Нижне-Озёрной. Ну, вот он и отправил её в родительский дом: в Татищевой, мол, укрытие-то покрепче... Ох, господи, вот до чего дожили, Иван Карлыч!.. Слыхано ли, видано ли, чтоб казаки, нарушив святую присягу, к разбойнику передались! Ну, да ничего! Мы им покажем, где раки зимуют... В бараний рог согнём... И без промедления! Как полагаете?
- По сведениям, у злодея до трёх тысяч касаков и всякий сброд, тяжело шагая рядом с Елагиным и посапывая, отозвался тучный, коротконогий барон Билов.
- Откуда там три тысячи?! А хотя бы и так. У нас ведь тринадцать пушек.
- У него, по имеющимся данным, тоже пушки есть. Но... будем уповать, что пресечём!..
- Он, батюшка Иван Карлыч, этот супостат Емелька, в Илецкой Защите атамана Портнова повесить приказал... Таковы слухи в народе.
- Фсдор, фсдор! - вращая водянистыми глазами, выкрикнул Билов и потянул из кармана трубку с кисетом.
- Нет, не вздор, - неожиданно рассердясь на легкомыслие немца, сказал полковник Елагин. - Да что вы, Иван Карлыч, всё как-то в натыр идёте?..
Они шли по узкой крепостной улочке, обстроенной приземистыми, крытыми соломой глинобитными казармами, кирпичными красными складами фуража, амуниции, топлива, зарывшимися в землю и обложенными дёрном пороховыми погребами. Между постройками - небольшие огороды с грядами мака, подсолнухов. Много скворешен на шестах. У колодца с журавлём - два длинных корыта, жидкая вокруг грязца и деревянные надолбы, огрызенные лошадьми. Человек пятнадцать молодых казаков, по-особому подсвистывая - фиу, фиу, поят коней с оживлением, что-то рассказывают, громко хохочут. Завидя командиров, смолкают и, перемигнувшись друг с другом, без особой охоты и радения, кой-как вытягиваются перед проходящим начальством. Рожи у казаков себе на уме, в прищуренных глазах их отблеск тайных мыслей. Рассеянный Билов этого всего не замечал, но благоразумный и пытливый полковник ещё и до этого дня видел в поведении своих людей нечто странное, пугающее, и это сильно угнетало его.