Да взять хотя бы этих пожилых, плохо бритых солдат с обветренными, морщинистыми лицами. Вот они сидят вдоль казарм, на завалинках. Двое, поглядывая на багряно-мутный диск заходящего солнца и сугорбясь, тянут грубыми голосами, как слепцы, заунывную стихиру; другие, вооружившись большими иголками, сощурившись, латают порты и рубахи. Иные, поставив в ногах шайки с водой, при помощи шомпола и палки неторопливо промывают стволы ружей и пищалей, а иные сидят вовсе без дела, балакают, как старухи у паперти, позёвывают, закрещивая беззубые рты. Словом, держат себя солдаты так, будто кругом тишь да гладь.
Проходя, Елагин нарочито строго смотрит в их сторону. Солдаты неохотно встают, и уже нет того, чтобы - каблук в каблук, грудь вперёд, руки по швам. Один даже не подумал подняться. Поелозив задом на завалинке, он спрятался за спину стоявшего перед ним и притаился.
- Кувалдин! - в полный голос окликнул старого солдата полковник. Встать, сукин сын... Ко мне!..
Шарпая по земле ногами, старик кой-как подбежал.
- Почему не встаёшь, когда перед глазами начальство! - Старик мялся, молчал. - Тебя или не тебя спрашиваю?
- Слеп я стал, ваше высокоблагородие, не дозрил вас.
- Какой же ты к чёртовой матери воин, как же ты во врага стрелять будешь? Раз слеп стал, в могилу, значит, пора...
- Пора, пора, это так, - тряхнул головой Кувалдин и вызывающе, с оттенком угрозы добавил: - Вот ужо многие в неё, в могилушку-то, уляжутся. А будя божья воля, тожно и мне не сдобровать.
- Пшёл прочь, дура! - крикнул на старика Елагин.
А вот и комендантский, крепко выстроенный одноэтажный каменный дом. Высокое крыльцо с перилами, палисадник, рябина, полосатая будка, часовой с ружьём, полосатый столб, на столбе вестовой, в полпуда, колокол.
- Покорно прошу, многочтимый Иван Карлыч, запросто поужинать у меня да и переночевать.
Встретила их печальная Лидия. Ей двадцать третий год, она не высока, с тонкой талией. Серые под густыми бровями глаза на миловидном загорелом лице выразительны и грустны.
Барон Билов тупо взглянул на неё, расшаркался и поцеловал ей руку.
В клетке под потолком высвистывала канарейка, ей откликались из соседней горницы сразу два щегла. Денщик принял от Билова дорожный архалук и трость.
2
Всем елагинским хозяйством заправляла комендантша. Толстенькая, кругленькая, со здоровым румянцем на щеках, она по своим довольно обширным полям и пашням разъезжала верхом на калмыцкой лошадке.
Время позднее, осеннее, а у неё ещё овсы не скошены, вконец пересохли, зерно течёт. Виной же тому её супруг - полковник Елагин. Как ни ссорилась с ним, как ни корила его: "Службист неразумный, в генералы, что ли, тянешься?" - он всё же на своём поставил и заместо полутораста солдат, нужных для второго сенокоса и прочих полевых работ, отпустил за последний месяц всего сорок человек, да и те - калека на калеке: "Ты, мать, в мои дела не суйся. Орда по степи грабежами промышляет, киргиз-кайсаки, не могу же я крепость обнажить". Вот чем прикрывается, непутёвый!
Но сегодня у неё на работе, слава богу, все сто сорок человек.
- Давай, давай, старички!.. Давай, давай, солдатики! - покрикивая, скачет она на своём коньке по жнивью, подобно воеводе.
Она в длинных мужских сапогах, в короткой юбке, из-под которой выглядывают полосатые шаровары. На голове - солдатская войлочная шляпа.
Старые солдаты вяжут снопы, с трудом разгибают затёкшие спины, потягиваются, брюзжат:
- Приморились, матушка. С утренней зари бьёмся, а уж скоро солнцу закатиться. Домой пора.
- Ладно, ладно... Выспитесь ещё...
- Да ведь через силу-то и конь не потянет. Не молоденькие!
- А ты, капрал, знай подгоняй их, чего слюни-то распустил? А то у меня живо за решётку угодишь! Ну, ну, дружней, - и комендантша скачет к двум молодым казакам, сгребающим сено в копны.
Старики, не слушая окриков капрала, бросают работу, сходятся в кружок, садятся на снопы, закуривают носогрейки.
Глядя на эту странную группу утомлённых людей, трудно было признать в них стойких воинов, геройством которых немало восхищался в своё время прусский король Фридрих. Согбенные, с погасшими глазами на морщинистых медно-бурых лицах, с пучками кое-как заправленных волос на затылке, они напоминали собой скорее сельских пономарей, чем боевых солдат.
- Вот, братцы, какова наша служба царская... - ворчат старики, разминая сухими кулаками затёкшие поясницы. - Не её величеству служим, а комендантше...
- У нас ли одних так?! У всех ахвицеров этакая же повадка - гонять солдат на работы на свои... Планида наша такая, - откликается соседям сухонький, низкорослый старичонка и широко раскрывает в позевоте беззубый рот: зубы съело время, повыбило начальство.
Действительно, не только у полковника Елагина, но и по всему Яику, вместе с Яицким городком, вместе с крепостями и столицей края Оренбургом, атаманы, старшины, офицеры и даже сам генерал Рейнсдорп, обзаведясь большими хуторами, в той или иной мере занимались сельским хозяйством и в качестве рабочей силы употребляли солдат, казаков, беглых, изловленных киргизов, калмыков. Иные же, как атаман Мартемьян Бородин, за гроши скупали рабов из бедноты малых народностей и закабаляли их себе, как вечных данников.
3
Крепость Нижне-Озёрная, куда подступал Пугачёв, стояла на крутом утёсистом берегу Яика и была обнесена бревенчатым частоколом, на стенах и возле ворот - несколько пушек. Крепостной гарнизон - это горсть престарелых солдат, не более того - драгун да полсотни переселившихся сюда оренбургских казаков.
Комендант крепости, майор Харлов, отправив свою жену в Татищеву, к отцу её, коменданту Елагину, ждал от тестя подкрепление.
Елагин с дочерью Лидией чуть не на коленях умоляли барона Билова скорей идти с войском выручать Харлова и крепость. Но Билов отказался: пусть Харлов спасает себя, как знает. Впрочем, он вышел с отрядом в поле, прошёл вёрст пятнадцать и вернулся: не хватило отважного духу!