Таким образом, Нижне-Озёрная крепость обречена была на самозащиту. Харлов всё ещё ждал какой-то, откуда ни на есть, помощи, как чуда. Но вместо помощи все оренбургские казаки, как только стало смеркаться, вскочили на коней и умчались в сторону войск Пугачёва.
Харлов пришёл в отчаянье, однако решил защищаться до конца. С помощью денщика он перевёз свои пожитки в дом своего кума Киселёва, расставил возле пушек крепостной гарнизон с четырьмя офицерами и, приметив уныние старых солдат, сказал им:
- Смерти ли боитесь? Не бойтесь смерти, бойтесь измены государыне.
Солдаты вздыхали, смотрели в землю, что-то бормотали невнятное, иные осеняли себя крестом. Чтоб подбодрить их, майор Харлов поднёс им водки и сам выпил. Когда стемнело, с раската, где стояли пушки, ясно было видно, как верстах в двух от крепости засветились костры пугачёвцев.
- А ну, зажигай фитиля! - скомандовал по линии Харлов.
Старые бомбардиры с неохотой разобрали по рукам длинные палки с намотанной на концы паклей, стали макать паклю в лагунки с дёгтем, высекать огонь и раздувать трут.
Харлов сам навёл на костры жерла пушек и подал команду:
- Поджигай запалы!
Со скалы, где крепость, дыхнув длинным огнём, ударило в степь несколько пушечных выстрелов.
- Ваше благородие, да нешто ядро достанет ворота? Только зря заряды сничтожаем, - раздражённо сказал криворотый бомбардир. - Эхма-а, вздохнул он и, казалось, хотел добавить: "Сдаваться бы надо, ваше благородие, вот что!"
- А мы без ядер палить будем, для острастки! - как бы оправдываясь, проговорил Харлов и закричал: - Подтаскивай, ребята, картузы с порохом! Дуй вхолостую! И врагу острастка, и нам веселей. А как дойдут разбойники, мы их по заправде пугнём...
От костра, где стояли в козлах ружья со штыками, раздались сердитые выкрики:
- Разбойники ли, нет ли, а только одно осталось нам: сдаваться!
- Нам супротив его силы не выдюжить...
- Казачишки не зря спокинули крепость-то.
- Людство малое у нас, а в петле помирать кому охота!
Харлов дрогнул, но не подал вида, что слышал эти возмутившие его голоса. Он опять скомандовал:
- Запалы! А ну, веселей!
Пушки вновь ахнули в тёмную глухую степь огнём и дымом. Мрачный Харлов отошёл в край раската и, запрокинув голову, потянул из фляги хмель. "Да, на таких надежды нет... Видно, отвоевался ты на этом свете, Харлов! Прощай, Лидочка, голубка моя, прощай", - шепчет он и с тоскою вглядывается в сторону Татищевой, куда скрылась любимая жена, с которой ему довелось прожить всего пять месяцев.
Снова ревнули в тёмную ночь, одна за другой, четыре пушки. Комендант допил водку и велел денщику наполнить флягу до краёв. В голове у него зашумело. Он приблизился к группе солдат и, напрягая волю, крикливо произнёс:
- Чего приуныли, ребята? Давай-ка песню!
- Не до песен, ваше благородие, - глухо подал голос старый криворотый бомбардир. - Надо бы помолиться да к смерти приготовиться... вот чего! - в мутных глазах старика стояли слёзы.
"Кончено, всё кончено", - решил про себя Харлов и отошёл прочь.
Небо на востоке стало розоветь, на западе сереть, занималось утро. Вскоре лагерь Пугачёва пришёл в движение.
Захмелевший от выпитой водки и от бессонной ночи, Харлов стоял с молодым офицером Мишиным на раскате. Он махнул барабанщику рукой. Как-то ненужно, сиротливо, зазвучал барабан: тра-та, тра-та-та... Дремавшие солдаты встрепенулись.
- К пушкам! - скомандовал Харлов.
- К пушкам! - закричали офицеры.
Солдаты с подавленною бранью вскарабкались на вал.
По бурому полю на крепость надвигалась конная толпа. Впереди, на статном коне - сам Пугачёв, за ним - свита, знамёна, лес поднятых пик.
Крепость молчала. Сдаётся, что ли? Но вот внезапно пушки зевнули, засвистела картечь, заскакали ядра.
- Ах, изменники! - сдвинув густые брови, ахнул Пугачёв и подстегнул коня.
Отряд пошёл к крепости рысью.
- Ваше царское величество, - подскакал к Пугачёву встревоженный Яков Почиталин. - Поопаситесь, батюшка... Отъехали бы вы к сторонке. Вишь, ядра...
- Старый ты человек, а говоришь чистую дурь, - спокойно ответил Пугачёв: - Разве пушки на царей льют?!
- ...Запалы! Запалы! - не сводя с надвигавшегося врага глаз, командовал Харлов.
Пушки гремели не переставая. И вдруг, словно сговорившись, смолкли. Пугачёвцы приближались. С их стороны уже слышались ружейные залпы.
- Давай! Чего ж вы!.. - заорал Харлов и оглянулся. У пушек и за валом почти никого не было. Лишь, прячась за частоколом, маячили тенями десятка полтора стариков, да на валу суетились четыре офицера, пытаясь надсадистыми криками: "Назад, черти! Назад!" - вернуть разбегающихся кто куда солдат.
Харлов теперь сам, в одиночку, перебегал от пушки к пушке и зажигал запалы. Пушки грохали вслепую. Офицеры снова с поспешностью заряжали их, обезумевший Харлов поджигал запалы, сам себе командовал: "Пли! Пли!.."
Но уже с треском рушились ворота, пугачёвская конница вскочила в крепость. Харлов выхватил саблю.
- Ура! Ура!.. - закричал он дико, пронзительно и бросился с вала навстречу коннице.
Ударом пики ему выбили глаз, на щеку брызнула кровь, глазное яблоко моталось на толстом нерве, как маятник. Исступлённый Харлов продолжал помахивать саблей направо-налево. В него вонзилось сразу несколько пик.
Изрублены, исколоты были все офицеры и почти все солдаты. А те, кому удалось бежать, снова вернулись и, пав на колени, вопили дико:
- Признаём государя, отца своего!..
Казаки-оренбуржцы, что вчера ускакали из крепости в стан Пугачёва, рассыпались - одни по домам, другие - по складам, третьи бросились в дом харловского кума Киселёва.
- Эй, показывай, где харловское добро?
Им указали. Они принялись вытаскивать пожитки на улицу. Два казака трезвый и успевший здесь, в крепости, вдрызг напиться - вцепились в большой расписной сундук. Дочь Киселёва кинулась им в ноги, заплакала:
- Ой, родные, государи мои!.. Я ж невеста... Это ж мой сундук, с приданым!
Казак, который потрезвее, отступился от сундука, сказал пьяному:
- Пойдём. Грех забижать Анютку!
Но пьяный ударил девку сапогом в лицо, она облилась кровью, завыла. Вбежали ещё пятеро.