Выбрать главу

— Пускай прет, не шибко-то испугаемся: ворота на запор да и к пушкам… А ты, старый болтун, помалкивай, — рассеянно сказал Крылов и, наскоро перекрестившись, вышел на улицу.

Проводив барина, Семеныч потоптался, спросил хозяйку:

— А как же с базаром-то? Идти ли, нет ли?

Капитанша подхватила с лавки корзину.

— Иди, иди. Мяса купишь, осетринки. Да штоф красного уксуса не забудь, — и дала ему на покупку двадцать копеек медью. — Смотри, поскорей приходи… Чегой-то боязно…

— Да не страшись, матушка… У нас сила, а у него чего? Только бы поближе подманить окаянного. Враз схватим!

Денщик ушел, и капитанша опустилась в камышовое кресло и, страдальчески сложив брови, устремила растерянный взор в передний угол, где полочка с дешевыми, покрытыми фольгой иконами, с черствой просвиркой и пучком вербы от «страстей господних». Сердце женщины замирало.

— Матушка-богородица, отведи грозу, спаси, помилуй воина Андрея да младенца Ивана, — шептала она.

— Ну, кого же тебе, старшина, в помощь дать? — обращаясь к кривому Окутину, говорил комендант Яицкой крепости, полковник Симонов. — Ну, скажем… Крылова, капитана… Да вот он и сам легок на помине…

Поздненько, поздненько, барин. У нас горячка, а ты…

— Винюсь, господин полковник. Не чаял столь ранней тревоги, — вытянулся посреди канцелярии Крылов.

— Ладно, садись.

Широкоплечий, коренастый Крылов неуклюже уселся рядом с молодым сержантом за длинный, накрытый красным сукном стол. Возле подтянутого, узкоплечего и сухого Симонова устроился толстый, лохматый, брыластый, с опухшими от пьянства глазами войсковой старшина — полковник Мартемьян Бородин. Он дышал тяжело и подремывал: вчера всю ночь прогулял у кума на крестинах. По другую руку Симонова сидел хмурый секунд-майор Наумов.

Остальные офицеры и младшие старшины — кто за столом, кто возле стен, на обитых сукном лавках.

С простенка меж окон глядела на всех улыбчивая Екатерина в золоченой раме.

— Стало, ты, господин Окутин, набрав конных казаков с сотню али больше, выйдешь в поле вместе с отрядом секунд-майора Наумова, в коем отряде быть двум либо трем некомплектным ротам пехоты, — отчетливо говорил Симонов. — Приказываю изыскать способ злодея схватить, толпу разогнать. А как настроение казаков?

— Сумнительное, господин полковник.

— Старайся в отряд набирать казаков, к службе нерадивых, образом мыслей вольных. У меня особой надежды на них нет. Ежели и передадутся злодею, жалеть не буду, без них воздух чище станет. А старшинской стороны казаков покамест не тревожь, они нам пригодятся; еще неизвестно, как обернется дело-то. С богом, Окутин!.. Не зевай, гляди в оба! — закончил Симонов и, посмотрев в одноглазое лицо Окутина, смутился.

Обиженный словами Симонова — «гляди в оба», Окутин наморщил лоб и сел.

— Ну-с… За сим… сержант Николаев!

Тот поднялся, высокий и поджарый. На молодом, сильно загорелом лице со светлыми, песочного цвета усами выражение растерянности и тревоги.

— Тебе предстоит задача многотрудная. Возьмешь у подьячего восемь опечатанных конвертов и, на пути в Оренбург, развезешь их по форпостам. А конверт за сургучными печатями — лично губернатору Рейнсдорпу. Конверты береги, они с важным оглашением о воре Емельке Пугачёве, похитившем имя покойного государя Петра Третьего. Собирайся в путь, брат Николаев, незамедлительно.

Сержант поклонился и вышел. Вся его стройная фигура как бы надломилась, на лицо набежала тень.

Симонов позвонил. Два гайдука, с нагайками через плечо, ввели калмыка. Три дня тому назад его схватил в степи казачий разъезд старшины Окутина. Глаза у калмыка раскосые, злые, усы и бородка реденькие.

— А ну, молодцы, вытяните его вдоль спины покрепче! — хрипло выкрикнул дремавший перед тем Мартемьян Бородин.

Гайдуки крест-накрест ударили калмыка нагайками.

— За что, собак кудой, бьешь? — ощетинился тот.

— Тебя не бить, а убить надобно, — буркнул старшина Окутин и покосился на Симонова.

— Отвечай, Аманов, — резко заговорил Симонов, — какие дары вчера получил вор Пугачёв Емелька от киргиз-кайсацкого Нур-Али-хана?

— Осударь принял от хана коня да седло с бешметом, — помолчав, откликнулся калмык.

— Какой государь? — ударил кулаком в стол Симонов, и большой шрам на его щеке потемнел. — У нас государя нет, есть государыня.

— А ну, всыпать! — махнул Мартемьян Бородин гайдукам и понюхал из тавлинки табаку.

Гайдуки принялись было стегать калмыка, но Симонов их остановил и, обращаясь к Бородину, произнес сквозь зубы:

— Полковник Бородин, допрос веду я… И… прошу не вмешиваться!

Окутин, достав из сумки, подал Симонову две бумаги:

— Оба эти письма калмык Аманов вез от злодея к Нур-Али-хану. Одно по-русски, другое по-калмыцки.

Отхлебнув из стакана воды, Симонов громко огласил:

— «Я ваш милостивый государь Петр Федорович. Сие мое именное повеление киргиз-кайсацкому Нур-Али-хану для отнятия о состоянии моем сомнения. Сегодня пришлите ко мне вашего сына Салтана со ста человеками в доказательство верности вашей с посланным сим от нашего величества к вашему степенству ближним вашим Уразом Амановым с товарищами. Император Петр Федорович».

— Как ты появился возле злодея Пугачёва? — спросил Симонов, комкая в кулаке послание самозванца.

— Я прибыл вместе с муллой Забиром от Нур-Али-хана к осударю с дарами, — ответил через переводчика все еще озлобленно Аманов.

— Кто писал сие гнусное письмо?

— Ваш казак Болтай, Идоркин сын.

— А ты знаешь Идорку? — спросил Симонов.

— Он у меня бабу украл, жену мою.

Тучный Мартемьян Бородин хихикнул, зачихал в платок.

— Где ты встретил злодея Емельку Пугачёва?

— Осударь вчера находился ниже Чаганского форпоста. При нем яицких казаков триста душ. Осударь сюда идёт…

Офицеры и старшины переглянулись.

2

Глазастый молодой казак крикнул со сторожевой вышки Чаганского форпоста:

— Государь с толпой показался!

Казаки, старые и молодые, вылезли из своих плетеных, обмазанных глиной шалашей и, защищаясь ладонями от утреннего солнца, воззрились в степь. Там, в клубах пыли, двигались всадники.

Чаганский форпост, как и прочие форпосты Оренбургской линии, являлся одним из защитных пунктов против набегов калмыков и киргизов. Форпосты и пикеты строились на один манер, они имели вид маленькой крепостицы: невысокий земляной вал, сторожевая бревенчатая вышка, несколько шалашей, чугунная старая пушка да человек двадцать казаков.

Костер горел. В котле кипела баранья, с пшеном, похлебка. У корыта, засучив рукава, старый казак стирал белье. Возле котла, принюхиваясь и пуская слюни, вертелась черная собачонка.

К стоявшим на валу казакам, отделившись от толпы, подскакали три всадника. Один из них крикнул с седла:

— Признаете ли государя Петра Федоровича? Вот он самолично шествует с верным воинством своим к Яицкому городку — спасать всех казаков от лютыя напасти.

— Признаем! Давно поджидаем батюшку — с готовностью откликнулись казаки. — Ой, да никак это ты, Чика?

— Я, — ответил Чика-Зарубин. — Сколько вас здесь? Шастнадцать.

Седлайте коней, теките к государю. Да не мешкайте! — И всадники поехали дальше.

Вскоре группа казаков Чаганского форпоста подошла на рысях к стану Пугачёва.

— Здорово, детушки! — поприветствовал Емельян Иваныч соскочивших с коней молодцов.

— Рады служить тебе, ваше величество! — закричали казаки.

— Съединяйтесь, детушки, с моим воинством. Будете верны мне, государю, — ласку мою восчувствуете, стану льготить вас, а отстанете от меня — смерть примете. С изменниками я крут!

— Твои рабы, ваше величество! — вновь закричали казаки и повалились на колени. — Не вели казнить, вели миловать.

— Встаньте, детушки! Я ваш отец и царь ваш, — ласково произнес Емельян Иваныч.