На помощь извне никакой надежды у Симонова не было. Напротив, в начале апреля явился в городок атаман Овчинников с остатками воинских сил, уцелевших под Татищевой. Таким образом, силы осаждающих значительно возросли, силы же осаждённых с каждым днём иссякали. Их донимал голод, холод. Солдаты вываривали лошадиные обглоданные собаками кости, даже ели мясо лошадей, павших сапом. А когда всё было съедено, варили из глины подобие киселя и им питались.
А весна всё ширилась, сгоняла последние сугробы по сыртам. Всюду дружная капель и солнце, на деревьях набухали почки, воробьи и разные птички-свиристелочки словно с ума сошли, голосистый жаворонок завёл свою нескончаемую песенку, в лесной чащобе закуковала кукушка.
Трудно душе человеческой по весне в неволе быть, в окружённой врагами крепости... Ещё труднее умирать...
...Настало 14 апреля. Ранним утром, когда солнце, озаряя весенние небеса, выплывало из-за горизонта, дозорный приметил с крепостной церкви необычное в городке движение. Он тотчас сообщил коменданту. И вот всё начальство и кто мог держаться на ногах высыпали на вал крепости.
С вала видно было, как из городка большими партиями выходят и выезжают казаки. Они в полной боевой готовности - с пиками, с ружьями, с двумя знамёнами. Их провожают женщины и дети.
- Гляньте-ка, гляньте, Иван Данилыч! - обращаясь к Симонову, радостно кричит капитан Крылов. - И пушки за ними... Раз, два, три... Пять! А ведь это неспроста, ей же богу, неспроста!..
- А знаете что? - взволнованно бросает Симонов рядом стоявшему с ним Крылову. - Это значит, что к нам выручка идёт... А казачишки навстречь... Уж поверьте... Слава богу, слава богу! - Симонов крестится, и шрам на его щеке от прилива крови синеет.
Все защитники сразу взбодрились. "Как будто мы съели по куску хлеба, которого давно не видывали, и это укрепило наши силы", - вспоминали они впоследствии.
Симонов не ошибся. Накануне, в начале ночи, разъезды донесли войсковому атаману Каргину, что по направлению к Яицкому городку движутся воинские отряды. Тогда атаман Овчинников ночью всех поднял на ноги, перед утром сформировал отряд из пятисот казаков, части заводских работников с калмыками, взял пять пушек, и вот громада выступает из городка в поле, чтоб задержать врага.
Тем временем генерал-майор Мансуров, совместно с Г. Р. Державиным, 6 и 7 апреля заняли крепости Озёрную, Рассыпную и Илецкий городок, в котором разогнали толпу мятежников и захватили четырнадцать пушек. Подойдя к Иртетскому форпосту и рассеяв пушечными выстрелами передовой отряд яицких казаков, Мансуров принуждён был остановиться. "Ведь транспорт мой, будучи на санях, стал, - доносил он Голицыну. - Здесь снег весь пропал, на санях продолжать путь никак не можно".
Не дожидаясь сформирования колёсного транспорта, Мансуров пошёл вперёд и возле тесного прохода у речки Быковки, недалеко от Рубежного форпоста, встретил Овчинникова.
Началось военное состязание. Казаками руководили Овчинников, Перфильев, Дегтярёв.
Генерал Мансуров, выставив на берегу Быковки семь орудий, начал переправу. В первую голову переправились выступивший из Оренбурга Мартемьян Бородин со своими казаками и подполковник Бедряга с тремя эскадронами кавалерии. Затем переправилась пехота. Для пугачёвцев бой был неудачен: артиллерия Мансурова работала прекрасно и действия частей его отряда хорошо согласованы, тогда как пушки мятежного казачества отстреливались вяло. А самое главное, силы сражающихся были слишком неравны: на каждого пугачёвца приходилось по два мансуровца. Под конец боя мятежники, дрогнув, побежали. Дегтярёв с двумя хорунжими попался в полон, Овчинникову же с Перфильевым с частью казаков удалось прорвать окружение и скрыться в степи.
С вала Яицкой крепости гарнизон не расходился. Солдаты с офицерами чутко прислушивались к отдаленным раскатам боя. Под конец дня осаждённые заметили, как в городок спешно въехала толпа разбитых казаков, и вскоре прозвучал с колокольни набат, что означало "собраться в круг".
Спускались сумерки. В городке началась невиданная суматоха. Всюду слышалось: "Наших побили, генерал идёт!" Зажиточные и степенные казаки подняли головы, издевательски кричали: "А-а-а, достукались со своим царём-то, сучьи дети!" Ударили два выстрела. Богатенький упал, свалился и пробегавший пугачёвец.
Богатенькие со степенными рыскали по городку, ловили поставленных Пугачёвым атамана и старшин. Были схвачены старик Каргин, Михайло Толкачёв, Денис Пьянов и другие.
В подизбице Устиньина дворца грохот, звяк выбиваемых стёкол, приглушённые крики: "караул". Там вяжут пьяного, лютого на драку старца Гурия. Прислушиваясь к нарастающему уличному шуму и гвалту в нижнем этаже, Устинья хватается за голову, всплёскивает руками, носится взад-вперёд по горнице. Вот, вскинув брови, она упала пред образом, с жаром молила: "Господи, спаси нас!" Затем вскочила, сорвала с себя дорогое ожерелье, швырнула на пол. Глаза её пылали, ноздри вздрагивали, грудь тяжело вздымалась. Две девки-фрейлины вязали узлы с добром, подвыпившая баба Толкачиха, опрокинувшись на диван, рыдала в голос. Пётр Кузнецов посунулся было к дочери: "Устиньюшка, дитятко...", но она оттолкнула его. Вихрем ворвался с улицы брат Устиньи, Адриан, и зашумел:
- Беги скореича! Казачишки поскакали уж.
- Лошадей! - закричала Устинья и выбежала во двор. - Стража, лошадей! Тройку! Сани!
- Дороги рухнули, ваше величество, - с обидным хохотом откликнулись люди. - Казаки, хватай царицу!
Устинья метнулась в сени, поднялась наверх, за нею громыхали богатенькие, шумели в её горенке:
- Будет, Устинья Петровна, поцарствовала! - Они подхватили Петра Кузнецова под руки: - Идём, идём, старик, не упирайся...
- Куда?
- К Симонову, вот куда.
Устинья сгребла со стола остро отточенный хлебный нож и, закричав:
- Вон отсюда, гадюки, вон, предатели! Геть, геть! - кинулась на казаков. В безудержном порыве своём она была страшна.
Безоружные богатеи, сразу перетрусив, побежали к выходу и, подталкивая друг друга, с руганью скрылись за дверью.