- Не поддамся вам, гадюки!.. - буйно выкрикивала она и никого уже не примечала: ни плачущего отца с Толкачихой, ни брата Адриана.
- Господи, боже наш... Что с нами будет, что будет! - скулила Толкачиха, ей вторил старый Пётр.
Адриан надрывался из сенец, наваливаясь плечом на дверь:
- Родитель-батюшка, сестрица! Заперли нас...
Устинья, не выпуская из рук ножа, металась от стены к стене, искажённое отчаяньем лицо её то вспыхивало, то белело. Вдруг она увидела в окно привязанную у прясла лошадь под седлом, сильным ударом распахнула раму, выпрыгнула из второго этажа на улицу и, доскочив к коню, занесла в стремя ногу... Крепкие руки схватили её сзади:
- Стой, баба!
И ещё набежали казаки. Устинья, ослабев в неравной борьбе, взмолилась:
- Батюшка! Царь-государь! Пошто ты оставил меня? Пошто спокинул свою молодёшеньку?!.
Только тут она пришла в себя, из глаз её разом хлынули слезы.
Когда сумерки сгустились, шумная толпа, главным образом зажиточных и степенных казаков, подступила с ретраншементу. Симонов скомандовал: "Огонь!", и по толпе загрохотали крепостные пушки. Мятежники подняли белый флаг и закричали:
- Не стреляйте!.. Мы с повинной! Признаём её величество государыню Екатерину...
- Выдавайте главных предводителей! - в свою очередь закричал с валу немало изумлённый Симонов.
- Ведут, ведут!.. Из кузни всех наших смутьянов ведут... откликнулись казаки. - Овчинников с Перфильевым бежали, а к дому Устиньи Кузнецовой мы караул приставили!
Вот, в сопровождении казачьего отряда, показались скованные десять человек: атаманы - Каргин, Михайло Толкачов, Денис Пьянов и прочие.
Гарнизон подкрепился пищею, доставленною сложившими оружие казаками.
На следующее утро, 16 апреля, вступил в Яицкий городок генерал-майор Мансуров и ненавидимый бедняцкой стороной старшина, полковник царской службы, Мартемьян Бородин, или, как его звали в народе: "жирный Матюшка".
Один из участников обороны в своих записках говорил: "Радость освобождённых от осады трудно описать. Самые те из нас, которые от голоду и болезни не поднимались с постели, мгновенно были исцелены. Всё было в движении: разговаривали, бегали, благодарили бога и поздравляли друг друга".
Из Яицкого городка многие казаки, оставив свои жилища, разбежались: с ними утекли все жившие в городке бродяги беспаспортные. Но старец Гурий и беглый солдат Мамаев, два сочинителя письма к Симонову, были схвачены и вскоре попали на допрос к Державину.
Для окончательного очищения окрестностей от мятежных толп, а также поимки "ушлецов" генерал Мансуров сформировал два отряда - Муфеля и Державина.
Тем временем в конце Страстной недели атаманы Овчинников и Перфильев, с ними сорокалетний Изюмов и около двухсот яицких казаков, перейдя речку Чаган, остановились. Настроение у всех было тревожное, унылое. Как будто пригнали людей на край крутого обрыва, преградившего все пути-дороги, и толкают в пропасть, в тёмное провалище.
Овчинников, разыскав образ спаса у жившего на берегу скрытника, сделал закличку "в круг". Образ был прикреплён к столетнему осокорю. Овчинников обратился к кругу:
- Вот, братья казаки, сами видите, положение наше хуже некуда. Нам всем предлежит государя отыскать, к нему, отцу нашему, прилепиться. Без него пропадём мы, с ним жизнь увидим и дыхание наше не скончается. Братья казаки! Не отставайте от меня, следуйте за мною, я вас выведу к батюшке, и станем служить ему до последней капли крови. Кто в согласьи, целуй образ спасов со усердием, кто не в согласьи, отъезжай прочь, тот нам больше не товарищ!
Казаки кричали:
- Идём за тобой! Только ты, Андрей Афанасьич, не спокинь нас! Нам один путь: альбо к царскому самодержавству, альбо затыкай хвосты за пояс, да и за Кубань!
Все, как один, они обнажили головы и двинулись чередом лобызать старинную икону. Первым приложился Перфильев.
Переночевав, все двинулись по бузулукской дороге.
Длиннолицый, горбоносый Овчинников взглянул умными глазами в угрюмое лицо ехавшего с ним рядом Перфильева и сказал:
- Вот видишь, дружок Перфиша, дела-то какие. А давно ли, кажись, ты из Питера вернулся, да мы с тобой за чарочку держались.
- Да, брат, да-а-а-а, - вздохнув, протянул Перфильев.
- Был Яицкий городок, и нет его... Был царь-батюшка, и того затеряли мы... В аккурат, как лягушки: болото высохло - и мы во все стороны поскакали.
Вскоре отряд переправился через реку Сакмару и вступил в Башкирию. Здесь Овчинников стал чрез башкирцев разыскивать затерявшиеся следы Пугачёва.
4
Весть об освобождении Яицкого городка уже не застала генерал-аншефа Бибикова в живых. Он успел получить известие об освобождении лишь Оренбурга и Уфы. Наладив наступление на действующие в крае многочисленные группы восставших и на главные силы Пугачёва, генерал-аншеф решил перебраться в центр событий. Для окончательного успокоения края Бибиков создал несколько отрядов, составивших вторую, тыловую линию, передал команду этими отрядами князю Щербатову и выехал из Казани в Кичуевский фельдшанец.
Условия жизни здесь были бивуачные, весьма тяжёлые, главнокомандующий квартировал в плохом и сыром помещении, без нужных в обиходе вещей (обоз с его имуществом ещё не приходил). Беспрерывная работа днём и ночью, напряжённое состояние духа надломило здоровье Бибикова, и в конце марта месяца он тяжело захворал. "Лихорадка, посетившая меня в сие время, писал он, - мучает меня, и я неподвижно лежу в постеле".
Превозмогая болезненное состояние и почувствовав себя бодрее, Бибиков переехал в Бугульму. Дорогою он простудился, в Бугульме болезнь его усилилась, опытного врача возле него не было, и он слёг окончательно.
Из Бугульмы Бибиков отправил Екатерине через силу написанное прощальное послание. Между прочим он сообщал: "Поспешил бы я, всемилостивейшая государыня, прибытием моим в освобождённый ныне Оренбург, если бы приключившаяся мне жестокая болезнь меня здесь не остановила, которою в такое изнеможение приведён, что не имею почти никакого движения, едва только могу приказывать находящемуся при мне генерал-майору Ларионову, который, повеления мои подписывая, в разные места рассылает..." 9 апреля Бибиков скончался.
Тело генерал-аншефа, под прикрытием эскадрона карабинеров, было перевезено из Бугульмы в Казань и поставлено в приделе собора впредь до отправления, согласно воле покойного, Волгой в его костромское имение.