- Был у меня дружок, - начал Греков, накладывая себе в тарелку каши с маслом. - Приехал он сюда вольной волей с бабой да с двумя малыми ребятами плотничать по писаному договору. Сроком на пять лет. Земли ему не дали, стало быть, своего хлеба нет, а хозяева из своей лавки продавали харч с хлебом да одёжу втридорога. Вот придёт он в контору за деньгами, а ему там и скажут: "Ты, браток, дюже прохарчился, да шапку купил, да сапоги. Не тебе контора, а ты ей должен". - "Ну, что ж, дайте в долг, пить-есть надо". Контора в долг давала ему с охотой. Сегодня возьмёт да через месяц возьмёт, ну там с горя винца купит, глядишь - и закабалился человек. И стал он из вольных крепостным. Вскорости спился и умер без покаяния: в деревне Александровке его, пьяного, медведь задрал...
- Как, неужто в деревню медведи-то заходят? - удивился Пугачёв.
- Медведи-то? Ещё как заходят, батюшка! - подхватила вся застолица. Ведь Александровка-то в самой трущобе торчит в тайге. Как-то медведь-набызень едва старуху не задрал, она в лачуге жила, зверь-то на крышу залез, стал крышу разворачивать, да, спасибо, Миша Маленький подоспел...
- Какой такой Миша? - спросил Емельян Иваныч.
- А вот, что супротив вас сидит.
- Это я Миша Маленький зовусь, - проговорил богатырь пискливым мальчишеским, не по росту, голосом и стыдливо прикашлянул в широкую, как лопата, ладонь.
Все заулыбались, улыбнулся и Пугачёв. Миша возвышался над столом горой и, облизывая пальцы, смачно чавкал вкусный пирог с мясом. Все взяли пирога по дольке, по другой, а он придвинул к себе один из четырёх поданных Ненилой пирогов и работал над ним самостоятельно. Ненила, поглядывая на него, втихомолку удивлялась.
- Как же ты, Миша, медведя-то? Из ружья, что ли? - спросил Пугачёв.
- Нет, я ружья боюсь, твое величество, - пропищал детина. - А я его по башке стяжком берёзовым. Стяжок пополам, а зверь кувырком с крыши. Ну, я его за глотку. Он и язык вывалил.
- Наш Миша-то, царь-государь, - сказал Пётр Сысоев, скосив оба глаза к переносице, - на себе коня протащить может, сажен с сотню...
- А как-то воз с медной рудой захряс в грязище, позвали тут на помощь Мишу. Он лошадёнку выпряг, сказал: "Нешто тут коню совладать?!", да как впрягся в оглобли, да как дёрнул-дёрнул, сразу на сухое выкатил.
- Так неужто всякого коня на себе протащить можешь? - спросил Пугачёв, прищурив на парня правый глаз.
- Всякого ношу, твое величество, - пропищал Миша, доедая остатки пирога. Ему услужливо придвинули баранью ногу.
- Что ж ты, друг мой, мало пьёшь винца-то? - спросил Пугачёв.
- Как мало?! Со всеми вровень пью, - сказал Миша. - Да ведь оно меня не берёт. Вода и вода...
- Ну, как это не берёт? Ненила, подай-ка нам ковш сюды! - велел Пугачёв, ухмыляясь на Мишу.
Миша Маленький вылил из графина в поданный ковш очищенной водки, долил до краёв из другого графина, перекрестился и, не отрываясь, принялся большими глотками пить. Пугачёв, посунувшись вперёд и полуоткрыв рот, смотрел на парнюгу. И все, затаясь, взирали на него. Вот он кончил, крякнул, вытер кулаком губы. Пугачёв вместе со всеми громко засмеялся.
Миша исподлобья взглянул на всех своими дремучими, с прозеленью, медвежьими глазками. Затем, принявшись за баранью ногу, сказал:
- Оно, конечно, после пирожка да после блинков жажда долит, не грех жижицы попить... А так - водичка и водичка!
Помолчали. Пугачёв задумчиво смотрел перед собой в пространство. Затем, окинув взором бодрые лица мастеров, сказал:
- Вот, други мои, о чём хочу попечаловаться... Пушек да мортир с ядрами дюже мало льёте. Не можно ли, детушки, горазд поболе лить?
- Нет, надёжа-государь, - подумав, ответили мастера. - Это дело многотрудное. Уж мы промеж себя ещё до твоего царского приезда мозговали так и этак. И меди в достаточности нетути, а пуще всего станков работных нет... Оно, конешно, можно бы, да не вдруг.
- А нельзя ли, детушки, как ни то поскореича дело повернуть, покруче?
Пугачёв всем налил чарки, ждал ответа. Отец Иван всё порывался что-то сказать. Емельян Иваныч грозил ему пальцем. Мастера шептались меж собою. Наконец мастер Греков, поклонясь Пугачёву, произнёс:
- По край сил своих постараемся, царь-государь. За медью завтра же спосылаем на другие заводы, да, может статься, и станки добудем. Мы, заводские, народ дружный. Приналяжем, царь-государь.
- Твоё царское величество! - воскликнул отец Иван, он держался за столешницу не ради опасения пушечного выстрела, а потому, что от выпивки изрядно кружилась голова его. - Царь-государь, прислушайся! Сказано бо: "Низложу сильные со престол и вознесу смиренные..." Внемли и подумай, отец наш!.. И вы, братия, подумайте, ибо все вы смиренны. А на престоле-то Катерина, великую силу в руках держащая! Творогов! Споём стихру глас восьмый.
Творогов кивнул головой и гулко откашлялся. Вызывающе косясь на Мишу, он загремел баском, поп Иван подхватил усердным тенорком:
Низложу си-и-ильные со престол
И вознесу смире-е-ные!
...И вот царский поезд прибыл в заводскую деревню Александровку. После сытной трапезы народ веселился на полянке, душой гулянья был затейливый Шундеев. Люди разбились на кучки, шли песни, плясы, игры. Царя-батюшку встретили громкими, дружными криками приветствия, благодарили за угощение.
- Гуляйте, веселитесь, детушки! А завтра - на работу.
- Рады постараться тебе, свет наш!
Пугачёв посмотрел на борьбу татар с башкирцами, полюбовался на забавные фокусы, которыми потешал толпу секретарь Шундеев. Принесли большую и глубокую деревянную чашу, почти до краёв наполненную жидкой сметаной.
- Ваше величество, дозвольте рубль серебра, - попросил Шундеев, встряхивая головой. Пугачёв протянул ему рублевик. Шундеев при всех опустил его на дно чаши и сказал гулякам: - Кто зубами монету достанет, того и рубль.
Все заулыбались. Охотников на такую потеху не было. Однако вызвался низкорослый парень. Он обвёл толпу подслеповатыми глазами, виновато всхохотнул, забрал в грудь воздуха и погрузил курносое лицо в сметану. На виду остался только рыжеволосый затылок. Толпа, готовая разразиться хохотом, плотно окружила потешную игру. Рыжий затылок пошевеливался и подрагивал, словно плавающий на волне клок овчины: видимо, парень со всем усердием старался поймать зубами рубль. Но вот вынырнула из чаши обляпанная сметаной голова с открытым ртом, с зажмуренными глазами и как-то по-собачьи отфыркнулась. Толпа громко захохотала, ребята с бабами от удовольствия повизгивали. Парень, боднув головой, продрал глаза и продул ноздри. Сметана текла с лица на грудь, на землю. Парень не знал, что ему делать.