Забыв про поясницу, ревнивый муж вгорячах быстро распрямился, от резкой боли застонал и, шагнув к попятившемуся Долгополову, весь затрясся в злобе:
- Тебе... денег... Тьфу!.. Ты, мошенник, чуть в трубу меня не выпустил. Плут ты, по тебе давно тюрьма плачет... Уйди, зелье лихое, пока я те щёлоком морды не ошпарил!
Долгополов схватился за дверную скобку:
- Не извольте гневаться, Абросим Силыч. Уж ежели я мошенник да плут, так вы вдвое...
Великан хозяин молниеносно сгрёб ухват, замахнулся им на Долгополова, пинком ноги вышиб его за дверь и, выскочив вслед за ним, орал:
- Митька! Ивашка!.. Спускай собак... Трави его, асмодея!
Вперевёрт кувыркаясь с лестницы, заполошно орал и Долгополов:
- Постой, постой, длиннобородый чёрт! Я те покажу, как честных людей увечить... Я самому воеводе жалобу подам! Он те бороду-то рыжую убавит...
- Чихал я на твоего воеводу-дурака! Жулик твой воевода, крохобор. Ивашка, чёрт, чего смотришь? Дуй его!
И Твердозадов, опять заохав, скрылся в кухню, а дворник схватил Долгополова за шиворот и поволок со двора, как волк барана.
3
На другой день мрачный Остафий Трифонович, похлебав толокна с квасом, снова направился в воеводскую канцелярию. Скучала поясница, побаливала голова от вчерашней затрещины. Подьячий в медных больших очках, писчик и два подкопииста, поскрипывая гусиными перьями, строчили бумаги. Кот сидел на полке с законами, умывался лапой, зазывал гостей. Воеводы не было. По случаю рождественского поста он говел, ещё из церкви не приехал. Долгополов вышел на улицу, ждал у ворот, вёл беседу с будочником.
- Идёт, идёт такой слушок, - охрипшим голосом говорил бударь, для сугрева переминаясь с ноги на ногу. - Токмо я сему веры не даю, ни боже мой! Может ли такое статься, чтобы из мёртвых царь воскрес? Ни боже мой! Вчерась двоих пьяных загребли в кабаке за язычок, маленько попытали батожьем острастки ради, да с пьяного чего возьмёшь...
Подкатил воевода с бубенцами. Прохожие, сдёрнув с голов шапки, низко кланялись начальству. Долгополов подхватил воеводу под ручку, подсобил из саней выпростаться, на крыльцо взойти.
- Не дам, не дам, - бормотал воевода, обдирая сосульки с густых усов. - За пашпортом? Не дам...
- Я, отец воевода, с жалобой к твоей милости пришёл. Дай защиту...
- С жалобой? На кого показываешь?
- На ирода и разбойника, на Аброську Твердозадова.
- Ась, ась? - и воевода, чтоб лучше слышать, отогнул стоявший кибиткой лисий воротник. - На кого? На Аброську Твердозадова? Давай-давай его сюда... Он предо мной шапки не ломает, его гордыня заела. Он, подлец, на меня в Тверь жалобу писал... Он вроде тебя - хлюст, а нет, так и погаже... Давай-давай... В чём обвиняешь? Шагай за мной...
Воевода стал весёлым, суетливым, сказал:
- Обожди, пожалуй, в канцелярии, я чайку испью. Приобщался сегодня я...
Через час в канцелярии появился воевода в кургузом мундире и при шпаге. Все вскочили, бросили перья, с низким, подобострастным поклоном гулко прокричали:
- С принятием святых таинств поздравляем, васкородие! Имеем честь!
- Спасибо, ребята... Долгополов! Показывай, в чём дело. Иван Парфёнтьич, садись сюда, пиши.
Долгополов и подьячий подошли к красному столу. Подьячий, гусиное перо за ухом, сел, разложил пред собой голубовато-серые листы бумаги, протёр концом скатерти очки, откашлялся. Писчики, водя вхолостую перьями и притворяясь, что усердно пишут, навострили уши. Долгополов гундосым голосом стал давать показания, стараясь обелить себя и во всём обвиноватить Твердозадова.
- ...Тут он, аспид, сверзил меня с лестницы и начал всячески поносить твою милость, отец-воевода, непотребной бранью...
- Какими словесами?
- Срамно вымолвить. Не точию словом произносить, но и писать зело гнусно и мерзко, сиречь такие словеса, ажно язык мой прильпне к гортани моея... Боюсь.
- Ну, молви, молви смело, не опасайся... А нет - и тебе, хлюст путаный, кнуты будут. - И бараньи глаза воеводы омрачились.
- Господин воевода! Лучше допроси дворника евонного, Ивашку. Он, смерд, слышал хозяйскую хулу на твою милость... Вели сыскать его. Да и Аброську Твердозадова зови...
- Писчик! - крикнул воевода. - Пошли солдата за Ивашкой.
Вскоре привели в канцелярию Ивашку. Это - широкоплечий, призёмистый парень лет двадцати пяти, кудрявый, без бороды и без усов. Глаза злые, губы толстые. Он - сирота, крепостной господ Сабуровых, числился на оброке, подрядился, по письменому договору, служить три года Твердозадову на его канатной фабричке. И, как водится, попал в большую кабалу: помещик вскоре запродал его ещё на два года и половину денег за его службу забрал вперёд. А служба у купца анафемская. Пробовал Ивашка бежать, но был сыскан, отдан на расправу воеводе. Получив от Твердозадова мзду, воевода самолично избил Ивашку, приказал выдрать его, а после порки водворил бегуна снова в кабалу к купцу, Ивашка озлобился. На своего хозяина, на зажиточных людей и на всё начальство глядел лютым зверем.
- А-а, знакомый! - притворно весело, но с затаённой неприязнью воскликнул воевода. И начался допрос.
Ивашка, опасаясь от Твердозадова побоев, запирался:
- Знать не знаю, ведать не ведаю, а чтоб хозяин ругал вашу милость, не слыхивал.
- Ишь, мужик-деревня, голова тетерья! - зашумел на него Долгополов и загрозил перстом. - В запор пошёл. А не ты ли меня, волчья сыть, выволок за ворота да кулачищем по загривку? После того разу я смешался, куда бежать...
- Нетути, не видел я вас, - сказал Ивашка, - я втапоры в трепальне обретался, пеньку чесал.
Долгополов хлопнул себя по бёдрам, закачал головой и прогнусил, ехидно улыбаясь:
- А-я-яй, а-яй... Подлец какой ты, парень! Побойся бога, пост ведь.
- Выходит, ты не слыхал, как меня хозяин твой честил? - сердито спросил воевода и нахмурился.
- Сказывал, не слыхал, - с грубостью ответил парень.
Воевода ударил в стол и закричал:
- Р-розог сюда!.. Палача сюда! Ребята, вали его на пол, спущай портки!
Три старых солдата брякнули Ивашку на пол, сорвали полушубок, перевернули носом вниз, оголили спину. В красной рубахе косой палач пришёл, под пазухой - пучок розог. На ноги Ивашке сел солдат, на шею другой, а третий солдат крепко держал вытянутые вдоль пола руки парня. Ивашка пыхтел, скрежетал зубами.