Лишь в притрактовом селе Паскудине заминка вышла. Ночевал Долгополов у попа, приветливая матушка накормила его пирогом с солёными груздями да ухой, он в благодарность благовествовал, либо сказывал побаски, утром распрощался по-приятельски и поехал с миром.
И только миновал лесок, глядь-поглядь, нагоняют двое верховых:
- Стой, ворище, стой!
Долгополов вскочил дубом, выхватил у парнишки-ямщика кнут, стал с плеча охаживать лошадок. Однако всадники настигли, рослый дьякон сгрёб коренную под уздцы, седовласый плюгавенький попик, исказясь в лице, шумел:
- Ты, тать, мою серебряную лжицу хлебальную украсть спроворил! Грех тебе. Подавай хапаное!
Рослый дьякон соскочил с коня, вытряхнул мешок Долгополова, подхватил зазвеневшую увесистую ложку, подал батюшке. Купец пал на колени, сдёрнул рысью шапку, стал большие кресты класть, стал лбом в землю бухать:
- Богом клянусь, не брал! Подсунул кто-то, не иначе - сатана...
Дьякон загнул Долгополову салазки, в меру потрепал его и, подбив левый глаз, оставил купца лежащим на снегу, в безмолвии.
Затем духовные лица, оба-два с отцом Прокофием, поскакали обратно, радуясь и славя бога.
Остафий же Трифонович, заохав, приподнялся мало, спросил ямщика-парнишку, не закрылся ли, мол, повреждённый глаз, тот ответил: "не совсем чтобы"; Долгополов, благословясь, встал, вынул из денежной кисы медный сибирский с двумя соболями пятачище, приложил его к опухшему глазу, обвязался белым платком, сел в сани, с горестной ухмылкой взглянул на истоптанное в сугробе место и тяжело вздохнул.
В первопрестольный град Москву прибыл он в серёдке марта. На окраинах, над Кремлем и за Москвой-рекой по рощам граяли грачи, встречали весну, гнёзда вили. Остафий Трифонович то и дело на соборы, на монастыри, на церквушки крестился, аж десная рука устала, аж зазябла голова. Ну и храмов божьих, ну и звону на Москве!
По иным улицам и переулкам, где проезжал купец, особливо на Варварке, многие дома как бы нежилые: двери заколочены, стёкла в окнах побиты.
- А это, вишь ты, в третьем годе чума в Москве шалила, поди, слыхал? - пояснил седоку старик-возница. - Ена, чтоб ей лихо было, тьма-тьмущую народу загребла, прямо счёту нет.
Долгополов остановился в купеческом подворьи, у знакомого купца-раскольника Нила Титова. Посещал Рогожское кладбище*, в чуму 1771 года отведённое старообрядцами для погребения. В нововыстроенной деревянной часовне собирались многие раскольники-капиталовладельцы. Долгополов старался завязать с ними торговые дела с расплатой векселями, но раскольники, сами жохи, видели Долгополова насквозь, в руки не давались.
_______________
* Впоследствии знаменитый оплот старообрядчества. - В. Ш.
Бродил Долгополов по кабакам, трактирам, иногда бывал вполпьяна, а больше притворялся пьяным, вынюхивал, чем дышит народ московский, нельзя ль, мол, из подслушанных речей какую ни есть корысть себе извлечь.
А народ по кабакам собирался разный. Тут тебе и младший повар княгини Уваровой с приезжим из деревни земляком пришли продёрнуть по стакашку сиводрала. Тут тебе с фиолетовым запойным носом долгогривый монах-бродяга - на груди жестяная кружка с образком, десятый год собирает на сгоревший прошлым летом храм Преполовения в несуществующем селе Крутые Задки человек бывалый, беспаспортный, битый, не единожды в тюрьме сиживал. Тут и воинственный будочник - угощает его пойманный на барахолке жулик: "Не веди, дяденька, в приказ, пойдём выпьём". У жулика - жёлтая опухшая рожа, щека подвязана просаленной тряпицей, из-под тряпицы кончик носа и рыжий ус торчат. А больше всего пригородных крестьян в добрых овчинных тулупах, извозчиков и господских челядинцев в цветных камзолах, в сермяжных свитках, в стареньких ливреях. Большой трактир - "распивочно, навынос" занял нижний этаж каменного дома у Петровских ворот.
Вечер. Чадят под потолком заправленные деревянным маслом два фонаря, на кабацкой стойке сальные свечи; плешивый чахоточный целовальник, послюнив пальцы, то и дело срывает со свечи нагар. Меж грязными столами с пьющей братией шныряют половые - парни в красных рубахах с засученными рукавами, в руках деревянные, а то и железные подносы, на подносах штоф с водкой, стакашки, кучками разложены огурчики, рыжики, рубленое осердие, печёнка. Шум, крики:
- Эй, половой! А поджарь мне на три копейки рыбки боговой, салакушки...
- Сбитню, сбитню нацеди погорячей...
- А ну, завари на пробу китайской травки, по-господски желаю!
Долгополов съел целую селёдку, рыгнул, брусничного квасу запросил. За одним столиком сидел с ним молодой приказчик богатого купца Серебрякова.
- А где ж твой хозяин торговлю имеет и промышляет чем? пришепётывая, заговорил с незнакомцем Остафий Трифонович.
- А как же! - встряхнул кудрями шустрый молодец. - Наша лавка на три раствора упомещается в Красных рядах, аккурат насупротив храма Василия Блаженного. Ситцы, сукна, шёлк, верёвки, хомуты.
- Так-так-так. Верёвки?
- А как же! Мы верёвки на Волгу продаём, опять же на Макарьевскую ярмарку. Нам верёвки ржевские фабриканты поставляют. А как же!
- Так-так-так. Эй половой! - весело крикнул Долгополов и стал бородёнку свою на пальчике крутить. - А ну-ка, друг, спроворь полштофика винца да яишенку на двоих, глазунью. - И обратясь к молодцу: - А знаешь, кто пред тобой сидит? Я пред тобой сижу, ржевский купец Абросим Твердозадов, фабрикант.
Приказчик открыл рот и вытаращил глаза. Долгополову показалось, что малый сомневается в истинности слов его, и, чтоб убедить приказчика, заметил:
- Ты не взирай, голубь, что одежонка скудная на мне, здесь кабак, опасаюсь в сряде-то обснимают. А в церковь, скажем, я в бобрах хожу, человек я самосильный.