Научные исследования. Пусть засунет все эти исследования в свою костлявую жопу. Уж Бев-то знала, зачем курит. Затем же, зачем и ест. Это давало ей возможность жить в ожидании чего-то. Все очень просто. Со временем жизнь становится унылой и бесцветной, и тебе нужно чего-то ждать. Когда она только вышла замуж за Билла, то каждый вечер с нетерпением ждала, когда они лягут с ним в постель в своей тесной и душной квартирке на Ганновер-стрит. Боже, как же хорошо им было вдвоем! Забывалось все: скулеж из-за денег, грязные носки, лужи вокруг унитаза — мелкие неприятности, которые появляются в твоей жизни вместе с мужем. Но постель искупала все.
Забавно, как быстро стирается все хорошее. Увы, это произошло. Родив первого ребенка, Бев как будто утратила всякий интерес. Ее стали раздражать домогательства Билла, который по-прежнему каждую ночь ее хотел, хотел всегда. Просто она измучилась от бессонных ночей, от дочкиного плача. Как изменилась ее грудь, после того как голодное дитя до трещин истерзало соски. С тех пор она так и не похудела. Тело ее пухло как на дрожжах, и — мать честная — она снова забеременела.
И к тому времени, когда ее жизнь, ее дом обрели размеренный уклад, она уже ощутила невосполнимую утрату. Ох, может быть, теперь это и не так важно. У них это еще случается время от времени — всегда молча и всегда в темноте. А в начале их семейной жизни они могли прокувыркаться в постели все выходные, при свете солнечных лучей, пробивавшихся сквозь занавески.
Бев загасила окурок. Нет, она и не думала жаловаться, она ведь давно не ребенок. Но боль так и засела где-то внутри. А в других уголках ее памяти гудели и трепетали отголоски радости и желаний, которые были так необходимы прежде, а вот теперь не нужны. И это было непонятно. Ей, в отличие от многих, посчастливилось найти хорошего мужа, родить желанных детей, здоровых и жизнерадостных. Тогда откуда эта боль? Глубокая, саднящая рана, багровая прорва, которую Бев безуспешно пытается заполнить леденцами, картошкой фри, гамбургерами, шоколадными пирожными и так далее. Неужели кто-то всерьез думает, что ей нравится быть толстой? Веселушка Бев, Толстуха Бев… Нет, ей не по душе быть толстой. Но багровая боль не покидала ее, боль, похожая на страшный, засасывающий омут.
Эми Гудроу чихнула.
— Будь здорова, — сказала Бев, обрадовавшись поводу хоть что-то сказать. От долгого молчания, пожалуй, свихнуться можно. Она всегда говорила своим дочкам: «Если вам плохо, ищите себе собеседника».
— Спасибо, — робко улыбнулась Эми.
— У тебя насморк? Вот дурацкая погода, не знаешь, какую бациллу подцепишь.
Бедной девочке не хватило духу что-либо ответить.
Н-да… Бев зевнула и поглядела на часы. Мало радости жить бок о бок с Исабель. Правильно говорила Дотти: «Яблочко от яблоньки недалеко падает». С большим приветом она, эта Исабель Гудроу. Типичная Дева. Не то чтобы неприятная, но до ужаса чопорная. Жалко ее, думала Толстуха Бев, отодвигая телефон в поисках укатившейся конфетки, но никто понятия не имеет, что у Исабель на душе. Знакомая тяжесть внизу живота заставила Толстуху Бев встать со стула с почти чувственным наслаждением. Подумать только: успешная работа кишечника может оказаться одним из человеческих удовольствий.
Эми наблюдала поверх стопки оранжевых бланков, как мать, судя по едва заметному движению руки и опущенному взгляду, пишет под диктовку в кабинете у Эйвери Кларка. Наблюдала неприязненно, тыкая в кнопки калькулятора и чувствуя где-то под ложечкой отвратительное посасывание: ее мать неравнодушна к этому человеку.
— Тебе хорошо — твоя мать не замужем, — сказала Стейси как-то раз на перекуре в роще, когда уже начинало холодать, — и тебе не надо воображать, как она занимается этим.
— О, только не это. — Эми судорожно затянулась.
Стейси закатила глаза: подведенные карандашиком, эти глаза казались слегка раскосыми, когда Стейси на мгновение опускала тяжелые, бледные веки.
— Я рассказывала, что видела родителей голыми?
— Нет, — ответила Эми, — ужас.
— Да, мерзко. Как-то в субботу я шла мимо их спальни, а дверь была приоткрыта. Оба они спали совершенно голые. — Стейси воткнула окурок в трещину коры. — У отца такая белая, уродливая жопа.
— Боже, — только и сказала Эми.
— Ага, вот, радуйся, что у тебя нет папаши. И тебе нет нужды воображать его за этим делом.
Положа руку на сердце, тогда Эми вообще никого не могла бы вообразить за этим делом. Она вообще смутно представляла, что, собственно, это такое. Живя с бдительной Исабель, она и помыслить не могла о том, чтобы хоть одним глазком увидеть фильмы для взрослых, как это удавалось некоторым ее сверстницам. (Взять, например, Стейси — она как-то описывала Эми сцену, в которой белый мужчина и негритянка занимались этим прямо в ванне.) Не было у нее ни старшего брата, ни сестры, у которых под кроватью завалялся бы откровенный журнал. В общем, Эми была очень мало осведомлена.