Пока ты не появишься перед ними сам — во плоти. Но и тут своя «призрачная» проблема. Ты уже умер для тех, кто остался. Визит в Россию без границ, спустя четверть века, — это посмертное явление призрака: ты видишь, что произошло в твоем доме, пока ты был мертв. Они видят не тебя (обновленного и изменившегося в опыте эмиграции), а того, каким они тебя помнят в прошлом. Они тебя узнают, но не совсем. В этом визите есть нечто ненатуральное, незаконное: ты видишь то, чего тебе не полагалось знать, — все то, что произошло в этом земном (российском) мире после твоей смерти. Готический железный занавес рухнул, нет больше ни самиздата, ни тамиздата, но проблема неузнаваемости, вечной иностранщины осталась. Это и есть один из главных мотивов той литературы, которую я хотел бы назвать эмигрантской.
Поэма в прозе «Мертвые души» была написана Гоголем, как известно, в Риме, где он провел большую часть жизнь в добровольной изоляции вне России. Я не считаю, что любой роман, написанный вне России, следует считать эмигрантским. В таком случае главными эмигрантами в русской литературе станут Тургенев, Достоевский, Солженицын. Даже эмигранты «в законе» не обязательно эмигрантские авторы. Многие сочинения Набокова — просто-напросто истории про русских за границей. Чехов тоже про такое писал. Или все тот же Сомерсет Моэм. Зато набоковская «Лолита» — роман, написанный по-английски, без единого русского персонажа, несомненно блестящий образец эмигрантской прозы России XX столетия. Не потому, что Гумберт Гумберт — француз, иностранец в Америке. А потому, что в его одержимости Лолитой — ностальгия Набокова по своему российскому детству, по утерянной России, обесчещенной большевиками, России, ставшей для него зарубежьем.
Гоголь чувствовал себя в России иностранцем без большевиков и железного занавеса — и не только из-за своего украинского происхождения. Его недаром интриговали готические сюжеты — беспочвенность бытия призраков. И в этом смысле — в интерпретации эмигранта как призрака — сюжет в «Мертвых душах» чисто «эмигрантский»: Чичиков, этот фантом русской жизни, неясно откуда возникший, создает себе респектабельное прошлое, скупая чужое: в виде реестров покойных крепостных — мертвых душ. Так призрак накидывает на себя одежду из гардероба живых людей.
Но прием этот — чистая фикция: никто в России во времена Гоголя не требовал от тебя списка крепостных для подтверждения твоего общественного и финансового статуса. Или же у тебя было богатое поместье и дом в городе, или нет. Или ты разбазаривал деньги в столичных ресторанах и приглашал весь свет на ежегодные балы у себя в доме, или нет. Все эти реестры «мертвых душ» никому не нужны, кроме как Чичикову, чтобы присовокупить их к своему архиву в пресловутой шкатулке — для обогащения его пестрого прошлого (а вовсе не его дырявого кармана), и чтобы был повод для визитов туда, куда его иначе на порог не пустили бы; нужны эти бумажки еще и самому Гоголю — чтобы с этим реестром, как с паспортом, пробраться в некую вымышленную страну, со своей чичиковской историей, и потом выдать ее за истинную Россию.
Потому что без нового прошлого невозможно начать другую жизнь. Однако прошлое раздвоилось. Железного занавеса давно нет, но не стоит пренебрегать этим опытом эмигрантской раздвоенности в литературном плане. Русская литература в эмиграции была отделена от остального мира и от дореволюционного прошлого России в той же степени, что и советская литература в метрополии. С открывшимися российскими границами заново слышен и классический мотив российского изгнанничества — в духе Лермонтова: ощущение бездомности у себя на родине, и собственной чуждости за границей. Ты — в родном доме, где тебе больше нет места. Парадоксально, именно об этом в открытую говорили такие писатели Америки, как Джеймс Болдуин (особенно в романе о Нью-Йорке «Другая страна»), эмигрант из Гарлема, переселившийся в Париж. Вот и мы — мы и есть негры русской литературы. Или, нет, в отличие от бело-эмигрантов, мы — эмигранты красные, краснокожие, потерявшие советскую «красную» родину, исчезнувшую с лица земли, как в свое время дореволюционная Россия для белоэмигрантов. Собственно, с развалом Советского Союза наше прошлое потеряло географические очертания. Мы потеряли прежнее прошлое. Мы отказываемся от прошлого, данного нам географией нашего рождения, чтобы обрести его заново за границей, как это сделал Гоголь через Чичикова.
Но для этого не обязательно эмигрировать буквально. Мой отец (он скончался два года назад) тоже оказался без родины. Я потерял родину, когда уехал из советской России в 70-е годы. Я покидал свою страну. Своя страна покинула отца в 90-е годы с развалом Советского Союза. Страна ушла у него из-под ног. Умирая, практически без сознания, он повторял одну фразу: «Я здесь… а может быть, не совсем здесь».
Не в этом ли истинная суть эмигрантской литературы: вне зависимости от политической географии сюжета говорить от имени тех, кто затерялся меж двух миров? И в этом смысле русская литература в эмиграции только начинается.
БИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА
Зиновий Зиник родился в Москве в 1945 году. Тридцать лет спустя потерял советское гражданство в связи с эмиграцией в Израиль, где вел театральную студию при Иерусалимском университете. С 1976 года живет и работает в Лондоне. Из десяти книг прозы, написанных после отъезда из России и переведенных на ряд европейских языков, роман Зиника «Руссофобка и фунгофил» («The Mushroom Picker») был экранизирован британским телевидением, а многие его рассказы и повести, такие как «Нога моего отца» (2005), были адаптированы для английского радио. С конца 80-х годов проза Зиновия Зиника публикуется и в России. Два сборника коротких историй и скетчей о жизни в Англии — «У себя за границей» и «Письма с третьего берега» — были опубликованы в Москве в 2008 г. Его новая книга на английском языке «History Thieves» («Похитители истории») рассказывает о неожиданных семейных связях Зиника с Берлином и фальсификации прошлого. Зиник регулярно сотрудничает с радиостанцией Би-Би-Си и еженедельником «The Times Literary Supplement», выступает с лекциями в университетах Соединенных Штатов и Великобритании.
Zinovy Zinik is a Moscow-born novelist and critic. Zinik lost his Soviet citizenship when he emigrated to Israel in 1975. Since 1976 he has been living and working in Britain. Of his ten books of fiction, written and published since his departure from Russia, four — The Mushroom Picker, The Lord and the Gamekeeper, One-Way-Ticket and Mind the Doors — have been translated into English. Of Zinik’s recent works, his two collections of stories and sketches in Russian about his life in England At Home Abroad and Letters from the Third Shore were published in Moscow last year (2008). His History Thieves (2011) is a book about unexpected links between Berlin, the world of Soviet spies and his Jewish grandfather. His collection of essays Emigration as a Literary Device is due to be published in Moscow in 2011. Zinik taught creative writing in Jerusalem University, Wesleyan Ct, Denver Co. and Columbia University NYC. He regularly contributes to BBC Radio, The Times Literary Supplement and other periodicals.