– Он наземник? – уточнил я. Оливия кивнула как-то неловко.
– Наземник. Он биоинженер. Прекрасная работа. Очень нужная. Слушай, Ланс, тебе здесь не холодно? Может, в зал пойдем?
Я обернулся. Танцевать уже перестали. Там началось что-то вроде концерта. Это здесь тоже обычное времяпрепровождение. Ведь певцов и музыкантов полно…
– Пойдем, – согласился я.
В центре зала поставили синтар, и как раз играл Ласс Дэнри. В белом костюме он тоже казался каким-то хрупким, почти мальчиком. Да ведь он и есть мальчишка, ему всего восемнадцать лет. Он ученик, как и я. Ласс очень хорошо играл. Глаза его блестели, губы подрагивали. Без шрама лицо оказалось красивым. Он не играл, он словно рассказывал музыкой обо всем – и об оставшихся на Эль-Касри детях… забудет ли он когда-нибудь?
И нужно ли забывать?
Я сел в углу, в сторонке от всех. В самом дальнем углу зала, чтобы меня никто не видел. Взял с тарелки апельсин и стал его чистить. Нехорошо, конечно, когда играют, но ведь я никому не мешаю. Могу тихонько слушать издалека.
Интересно, мог бы я тоже так – петь, танцевать… играть на чем-нибудь. Мне еще из-за этого квиринцы казались слишком уж наивными, чуть ли не детьми. Музицируют тут, понимаете ли… Теперь они мне уже не кажутся такими.
Но я-то сам петь не умею. У нас если пели – то хором на собраниях и митингах в честь Цхарна. И какие-нибудь патриотические песни. А тут…
Цхарн, да ведь я же совсем забыл! Нужно попробовать найти переводчика… не обязательно, чтобы знал лервени. Я сам сделаю подстрочник. Просто нужен хороший поэт. Я многие стихи Арни помню наизусть. Очень многие! Все-таки я свинья… как я мог об этом-то забыть!
Вам понравятся стихи Арни, товарищи мои… обязательно понравятся. Здесь, в зале, только эстарги. Ну – почти. Вот жена Валтэна – наземница, еще, может несколько человек таких, как она. Здесь – пилоты-транспортники, и семья Валтэна, и родня Миранды, и… Марк.
Марк встретил меня в космопорте. Он и сам недавно вернулся из экспедиции. Схватил за плечи, потряс, заглянул в лицо.
– Ну, дедуля… Ну, Ланс! Ты же просто богатырь теперь.
А услышав, что в нашу честь крестники – то есть спасенные нами пилоты – устраивают традиционную вечеринку, тут же быстренько напросился… Мы имеем право приводить родственников. И вот пожалуйста, вон мои родственники сидят у стола и внимательно слушают. Мира и Марк.
Оливия мелкими шажками пересекла открытое пространство, села на стул, взяла гитару. Наклонив голову – золотые пряди закрыли лицо – стала перебирать струны.
Голос Оливии был высоким, чистым, звенящим. И то ли от голоса ее, то ли от слов этих у меня мурашки бежали по коже. Не понимаю почему, но я вспомнил Анзору.
И на миг мне показалось снова, что я анзориец. Общинник. Что все, что было со мной в последние полгода – лишь светлый сон, все это наносное (а наверное, так оно и есть), и вот теперь я снова вспомнил свою настоящую сущность.
Анзора.
А ведь я люблю тебя…
А ведь я люблю тебя и тоскую по тебе, страна моя. Родина.
Я плохой твой сын, я предатель. Но все же я твой…
Если бы только ты была немножечко иной… Почему бы и нет. В Федерацию входят разные миры. Лервенцы могли бы и жить гораздо лучше… и даже в общинах. Ну что такого уж принципиально плохого в общине? Дети могли бы жить в семейных общинах, с родителями. Вон на Цергине тоже общинный строй. Так разве его сравнить с нашим…
Почему раньше мне в голову не приходили эти мысли?
Не знаю. Просто под эту песню – а песня-то совсем о другом – я вдруг представил такой же зал, и таких же людей, милых, родных, товарищей, и никаких наказаний, и еда, и все эти удобства – все так же, но только на Анзоре. И почему такого быть не может?
Мне вдруг показалось, что это возможно. Вполне.
Пожалуй, я все-таки перебрал. Домой решил идти пешком. Не так уж и далеко. Пройти по набережной, подняться наверх по аллее… Марк предлагал меня довезти, но я отказался. Пройтись, подышать свежим воздухом… послушать гул ночного моря.
Я стоял у парапета. Было немного холодно – ветер продувал рубашку насквозь, пузырил ее на спине, точно парус. Ночное море – это страшный, черный зверь. Море и само по себе неведомый зверь, глубина его пугает и притягивает. Но вот ночью… это неведомая бездна, и кто знает, каких чудовищ она таит.
Только звезды, мерцающие здесь, в атмосфере, сливающиеся в полосу Млечного Пути, в облачка драгоценной дымки, разбросанные яблоками по небосводу – только звезды дивно хороши здесь, над черным ночным морем.
Я не увидел, не услышал – почувствовал, кто-то стоит у парапета рядом со мной. Как Оливия тогда, на балконе. Просто тепло ощутил исходящее, знойное, дышащее тепло. Обернуться? Как-то неловко…
Когда же она… почему она – может быть он – окликнет меня? Она… оно слишком близко ко мне, чтобы не заговорить. Она ко мне подошла, а не к парапету.
– Любишь смотреть на ночное море?
Голос хрипловатый, низкий… красивый. Вот теперь можно и обернуться. Я обернулся. Застыл.
Она была чем-то похожа на Пати. Брови такие же красивые, в ниточку. Карие глаза. Темные волосы гладко зачесаны. Лицо все блестит в тусклом фонарном свете, словно лунная маска. Такая косметика сейчас в моде, говорят – почти незаметная, только лицо светится луной, неясным белым сиянием. В маленьких, широких крыльях носа серебряные гвоздики. Гвоздики у рта… На волосах лежит темно-алая прозрачная вуаль, закрывает ухо, плотно охватывает шею, а на другом ухе – огромное висячее серебряное кольцо. Глупо – чего я молчу? Как-то нелепо я выгляжу… Но что сказать?
Тонкие пальцы (ногти вытянуты до предела, блестят серебром) легли на мою руку. Как Оливия тогда…
Смеется, тихо, беззвучно.
– Ты откуда такой взялся? С Бетриса?
И на это – ну что ответишь?
– С неба, – сказал я невпопад.
– Давно? – почему ее голос звучит, как в мистической драме? Глухо и таинственно, как звездный свет льется.
– Две недели, – ляпнул я. Я просто не знаю твоего языка, девочка. Я не знаю, как говорить с тобой.
Я вдруг увидел ее топ, очень низкий, без бретелек – на одно плечо ложилась та же алая ткань, другое, ближнее ко мне, лунно блестело, переливаясь. И в самом низу, там, у кромки бордовой ткани, такой черный, удивительный, пряно пахнущий провал меж холмами. Мне вдруг захотелось коснуться ее плеча, такого лунного, молочного, блестящего… По тонкой, гладкой ключице скользнуть к провалу… Цхарн, что это я?
– Юный пилот? – голос ее изменился неуловимо. Деловитым таким стал, и будто слегка разочарованным и даже враждебным. Словно ежик ощетинился иголками.
– Ско, – уточнил я. Цхарн, что это я смотрю на нее? Вылупился… надо хоть взгляд отвести. Неудобно же. Девушка хрипловато рассмеялась.
– Маленький ско, – она провела своей тоненькой рукой (руку оплетала сияющая змея-татуировка) по моему плечу, – ты совсем один сегодня, маленький ско?
– Да, – я посмотрел ей прямо в глаза, сам не понимая, почему, – я один.
Она меньше меня ростом… маленькая, хрупкая. Совсем не такая, как Оливия. Та и в платье – будто в броне. А эта – открыта, беззащитна.
– Пойдем, – она легко повернулась на каблуках, – иди за мной, ско.
«Где ты живешь?» – я привел ее к себе. Но мне все время казалось, что это все же она меня привела. И не ко мне в квартиру… нет, не моя эта комната – она оставила только ночной свет, комната, залитая сиянием Бетриса и звезд. Я в общем догадывался, что произойдет сейчас… и банальность этого убивала. Всего-то навсего… после такого начала… такой романтики… лунного серебра и ночного моря, и сияющих глаз. Где-то внутри у меня сидел такой трезвый и спокойный наблюдатель, и он думал сейчас что-то вроде: ну что же, тебе уже далеко за двадцать… пора… до каких пор ты останешься мальчиком… девочка очень симпатична и явно не впервые… Но сам я покорно следовал движениям незнакомки… Цхарн, нельзя же так! Я же не знаю, как ее зовут…