…Я даже не думал, что это может получиться снова. Но у нас получилось… Я смотрел в лицо Аделаиды, блаженно застывшее, в полуулыбке. Проводил пальцем по тоненьким бровям.
– Ты знаешь, – я задыхался от любви к ней. Я просто умирал от любви. Да, Таро, это так хорошо, просто смертельно хорошо. – У меня была когда-то девушка. Там, на Анзоре. Нет, ты не подумай, у меня с ней не было ничего. У нас это вообще было сложно…
Аделаида меня не перебивала. И я все ей рассказал про Пати. Может быть, и не надо было, подумал я уже потом. Аделаида ничего не говорила о себе, но и обо мне ничего не спрашивала. Но я уже не мог в тот момент удержаться, мне хотелось рассказать ей все. Вывернуть наизнанку всю душу, все вытряхнуть, отдать ей – на. Поступай, как знаешь. Я весь, весь твой… Я рассказал ей, что сам не знаю, любил ли Пати. А сейчас понимаю, что наверное, нет. Я мог бы ее полюбить, наверное… она на тебя очень похожа. Мог бы. (на самом деле я приукрасил – не так уж похожа. Ну, тоже черненькая, маленькая, но на этом сходство и кончается). Но между нами там воздвигают столько глупых, ненужных преград… И Пати. Наши отношения с ней только начали развиваться. Но я должен был бежать. И я рассказал Аделаиде о нашем побеге. Вкратце. Мне почему-то очень не хотелось рассказывать ей про всякие ужасы. Зачем? Я просто вкратце сказал, что мои друзья погибли. А я дошел. Зато я рассказал о родителях… о детстве… всякую чушь, которую обычно и не вспоминаю. Как мы во всадников Цхарна играли. Сны, которые мне в детстве снились. Сам не знаю, что со мной случилось. Какой-то словесный понос. Аделаида же слушала молча, иногда улыбаясь или кивая, иногда мне казалось, что она вовсе не слышит того, что я говорю.
Я попросил ее не уходить, и она осталась до утра. Утром, в понедельник, погода немного прояснилась. У меня тренировка была только в одиннадцать, и я думал, мы еще побудем вместе до тренировки. Но Аделаида исчезла на рассвете, я проснулся, но ведь ее нельзя задержать. Она уходит и приходит, когда ей хочется.
Я почувствовал, что так нельзя больше… нельзя. Мне даже есть не хотелось, но я поел, потому что иначе на тренировке тяжело будет. Мир стремительно терял для меня краски, радость, жизнь снова казалась бессмысленной… почему я не могу ее видеть каждый день? Знать, куда она уходит? Встречать после работы… да хотя бы знать точно, что эту ночь мы проведем вместе.
Но ведь и Ада права! Любовь – это свобода. Она этого не говорила, она вообще не говорила никаких лозунгов и умных мыслей. Но любовь это свобода, а вот это мое стремление ее задержать, не пускать, оставить у себя – не эгоизм ли это?
С другой стороны, как же люди заводят семьи? Ведь иначе не бывает. Но мне было почему-то стыдно не только заговорить с Адой о семье – даже подумать об этом. Кажется, она сочла бы это чудовищной пошлостью.
Валтэн остался мной недоволен. Я был рассеян, ленив, в тире просадил больше половины зарядов в молоко. Но Валтэн ничего не спросил… у нас с ним так повелось, что о личных делах мы как-то не разговаривали. Я догадывался и видел, что у Валтэна не все ладно в семье. Но он со мной не говорил об этом – да и как он со мной будет об этом говорить, с пацаном… Поэтому и я не решался спросить у него, что же мне делать теперь.
Я брел домой по Набережной, касаясь рукой парапета. Дождя не было, но тучи нависали низко, казалось, штормящие волны взлетают почти к облакам. Почти никого на Набережной не было, да и кто пойдет гулять в такую погоду…
А почему, собственно, у нас все происходит по сценарию, заведенному Адой?
Мне нравится ей подчиняться… да. Это верно. Ей нравится верховодить. Во всем. В интимном смысле – тоже. Впрочем, это естественно, она и опытнее меня. Странно, вот мысль о том, что у нее кто-то уже был, меня нисколько не беспокоит.
Она знает, как лучше… она каждый раз является в новом обличье. Ее трудно узнать, ее нельзя поймать – как морскую волну. И она умеет обставить наши свидания так, что каждая ночь становится самой первой, романтичной, волнующей.
Чего же мне, дураку, еще надо?
Малости. Знать, что когда я в следующий раз вернусь из патруля, Ада встретит меня. Ада будет меня ждать.
А может быть и не нужно больше ходить в патруль?
Я искал любви – я нашел ее. И за эту любовь вовсе не нужно умирать. Наоборот, можно и нужно жить. Жить, наслаждаться жизнью… плыть по течению. Так не стоит ли посвятить всю жизнь любви?
Для чего же нам и жизнь дана, если не для того, чтобы мы посвящали ее любви?
Ну плевать, я могу какую-нибудь работу и на земле найти. Вон, в «Сад Ами» пойду работать официантом. Или буду учиться на генетика-практика. Цветы разводить… может быть, это и правильно?
Валтэн, конечно, удивится, может, даже обидится. И родственники… ну, в смысле, семья Энгиро – не поймут. Ну и плевать, я могу вообще с ними не встречаться. Мне никто не нужен, кроме одной только Ады.
Я остановился напротив «Ракушки». А что, кстати, это мысль… ну что я за теленок такой? Куда повели на веревочке, туда и иду.
Она позвонила мне – как всегда, совершенно неожиданно.
– Привет!
Мне показалось, я разглядел, на чем она сидит – на краю большого сооружения… может, сцены какой-то? И какие-то люди мелькали сзади. А у нее в руке таяло мороженое.
– Привет, – сказал я, не в силах сдержать улыбку, – ты придешь?
Она засмеялась. Интересно, что это значит – да или нет?
– Слушай, Ада, – я старался говорить как можно беззаботнее, – я вот подумал… может, мы с тобой в ресторан закатимся? А?
Она перестала смеяться и посмотрела на меня с некоторым удивлением.
– Ты что, приглашаешь?
– Ну да… а почему нет? Ну что – пойдешь в ресторан со ско?
– А куда? – поинтересовалась она вдруг.
– Ну хотя бы в «Ворону»…
– Нет, в «Ворону» не пойду, – поспешно отказалась она. Грациозно выгнулась, потянулась, держа мороженое на отлете.
– Ну… а куда?
Ада обернулась, посмотрела на что-то мне невидимое.
– Ой, Ланс, извини… надо бежать. Вот что. Сегодня в восемь у главной колоннады. Понял?
– Слушаюсь, командир, – сказал я обреченно.
Вот опять все получилось так, как хочет она. Причем я даже не знаю, куда мы закатимся… нет, вообще-то я и сам бы хотел исполнять ее желания. Но хотя бы я их знал! Понимал бы ее – хоть вот на столечко!
С восьми до восьми двадцати я успел построить десятка три версий причин ее отсутствия. Наиболее вероятной казалась такая – возможно, она и не имела в виду колоннаду Бетрисанды. Вроде бы, в Коринте никакой другой коллоннады просто не было, но кто знает…
Однако в восемь двадцать серое платье Аделаиды наконец мелькнуло между колонн.
Она оделась на удивление скромно. После того, как я видел ее то в змеиной чешуе, то с прической, где каждый волосок отдельно намазан блестящей краской и стоит совершенно вертикально, то в юбочке из бус, едва прикрывающей ягодицы, это платье казалось просто верхом благопристойности. Обычное серое шелковое платье, узкое, с рубиновой брошкой у стоячего ворота. Тонкие руки Аделаиды были обнажены (это осенью и на таком ветру) и украшены лишь несколькими скромными серебряными браслетами с рубином.
– Ты ведь замерзнешь, – я набросил на плечи Аделаиды свою куртку. Девушка не возражала.
Я думал, она поведет меня к флаеру. Но мы углубились в Бетрисанду. Миновали пруд с лебединым замком, колокольный мостик, детский аттракцион в виде настоящего малого патрульника времен последней сагонской войны, перешли на цветочную аллею, но сейчас, осенью, здесь почти ничего не было, кроме разрозненных клумб ярко горящих пестрых астр и локарнов с Цергины. Мы прошли каскад фонтанов, естественно, не работающих, Хрустальный Грот. Я хотел уже спросить, куда, собственно, Ада меня тащит. Но наконец мы оказались перед маленькой дверцей, прорубленной, казалось, прямо в скале.
– Вот куда стоит ходить, – сказала Ада. Я ни разу не был здесь, но в этом нет ничего особенного – разве можно изучить все чудеса Бетрисанды? Мы вошли.