ХХ. Ну и что, пишешь?
АА. Пока нет.
ХХ. Почему?
АА. Потому что уже не боюсь.
ХХ. На тебя не угодишь.
АА. Форменная квадратура круга. Стремясь воспользоваться единственным своим шансом, я его утратил. Бежав, перестал быть рабом. Распылился, растворился в свободе. Утратил свою тему и, что еще хуже, утратил потребность в этой теме... Теоретически я все еще знал, чего хочу, но во мне не оставалось уже ни стремления, ни потребности. И тут, на мое счастье, я встретил тебя.
ХХ. А мне-то что до твоих дел.
АА. О, ты такой, каким я был раньше, пока не перестал таким быть. Ты как метеор, который упал с неба и замер, глубоко зарывшись в землю. Неизменный, невосприимчивый к окружению, пришелец из другого мира, минерал с чужой планеты. Ты, к счастью, продолжаешь оставаться рабом.
ХХ. А ну, кончай обзывать меня!
АА. Продолжаешь, продолжаешь, твои протесты напрасны. Для меня ты просто с неба свалился, как модель, как вдохновение. В тебе я возрождаюсь как раб. Ты мне возвращаешь мое прежнее состояние и пробуждаешь во мне гаснущее стремление к самоанализу. Благодаря тебе я, наконец, напишу свое великое произведение. Теперь ты знаешь, для чего я в тебе нуждаюсь.
ХХ. И вовсе не для этого.
АА. Разве стал бы я добровольно сидеть тут с тобой, в этом, как ты сам выразился, дерьме, если бы не двигал мной столь великий замысел, грандиозная миссия?
ХХ. А я говорю - не для этого.
АА. Ну, тогда для чего же я здесь с тобой сижу? Для чего, по-твоему? Ну, скажи мне, будь добр.
ХХ. Тебе просто поговорить хочется...
АА. Как, как?
ХХ. Обыкновенно, поговорить со мной.
АА. А о чем же это можем мы друг с другом разговаривать?
ХХ. Да хоть бы о мухах. О мухах, о мухоловках... Про то, как сейчас у нас... Как было... Поговорить, повспоминать - обыкновенное, человеческое дело. С кем тебе еще говорить, как не со мной? С ними? (Показывает на потолок.)
АА. Нет!
ХХ. То-то и оно, что нет. Чего они знают. А земляк земляка всегда поймет. Что ты мне морочишь голову всякими там рабами. Тебе поговорить хочется, просто, по-людски. Про лето, про зиму... Про то, что у нас едят, что пьют... Нормально поговорить, как свой со своим.
АА. Неправда! У меня великий замысел, я... мое произведение...
ХХ. Та-та-та, произведение. Да разве я не вижу, как ты вертишься, когда мне письмо из дому приходит? Идешь тогда в угол и читаешь книжку вверх ногами. Аж смотреть жалко. Ты-то писем ниоткуда не получаешь.
АА. Не получаю, потому что не нуждаюсь.
ХХ. Да, да. Не получаешь, потому что никто тебе не пишет. Ни ты никому, ни тебе никто. Вот и придумал, что напишешь какую-то книжку. Да ты и книжки-то никакой не напишешь, хоть и сильно грамотный. Может, оно и лучше, да и о чем тебе писать, горе ты мое?
АА. О тебе.
ХХ. Совсем и не обо мне, а о какой-то пакости. А кому и на что это нужно?
АА. Людям.
ХХ. У людей своей пакости хватает, им твоя не нужна.
АА. Правда людям всегда нужна.
ХХ. Да только не такая пакостная, как твоя.
АА. Боишься, что напишу плохо о тебе?
ХХ. Ничего ты не напишешь.
АА. Почему?
ХХ. Слишком долго валяешься на кровати.
АА. Я пока что собираюсь с мыслями, изучаю...
ХХ. Ну да, конечно, как же.
АА. Но скоро уже начну. Может, даже завтра?
ХХ. И ни завтра, и ни послезавтра. Знаю я тебя.
АА. Ну, тогда через год, через два... Это не имеет значения. Главное, чтобы произведение созрело. И тогда оно принесет плоды.
ХХ. Не поспеет.
АА. Время терпит. Я останусь с тобой столько, сколько будет необходимо.
ХХ. Вот ты и оставайся, зато я не останусь.
АА. Никуда ты отсюда не переедешь. Кто тогда будет платить за тебя.
ХХ. А я и не перееду, я ворочусь.
АА. Куда?
ХХ. Домой. Куда же еще? Мне есть куда воротиться. Я ворочусь, а ты останешься здесь. Без меня. Ведь ты не можешь воротиться. Ты уже никогда не воротишься. (Пауза.) Ну что, нечего тебе сказать?
Пауза.
АА. Когда?
ХХ. Когда охота будет. Еще посижу тут немного, подзаработаю, и - только меня и видели. Я-то всегда могу воротиться.
АА. Нет, ты тоже не вернешься.
ХХ. Я? Это еще почему, никому и в голову не придет... Я не политический.
АА. Пока что.
ХХ. Я-то не боюсь. Я чистый.
АА. Ты уверен?
ХХ. А чего мне бояться? Это ты бойся. У меня совесть чистая.
АА. Ты говоришь, что я не пишу писем. Да, действительно. Говоришь, что не напишу книгу. Может быть. Но я могу написать кое-что другое.
ХХ. Чего еще?
АА. Донос.
Пауза.
ХХ. Я против власти ничего такого не сделал.
АА. А кто водит дружбу с предателем, перебежчиком, врагом государства, то есть со мной? Случайно, не ты?
ХХ. Нет!
АА. Как же нет, ты живешь со мной в одной комнате.
ХХ. Сперва доказать надо.
АА. Доказательства будут, когда я напишу. Достаточно нескольких слов, даже анонимно... Сам хорошо знаешь, что достаточно. И тогда - прощай, домик в саду, прощайте, жена и детки...
ХХ. Да за что?
АА. И ты еще спрашиваешь? Вот, пожалуйста, сразу видно, насколько ты политически разложился. Что ж, ничего странного, мое влияние... С кем поведешься... Ты забыл уже, что достаточно дышать одним воздухом с такой язвой, как я, чтобы заразиться? А ты еще беседы со мной вел, водку пил... Кто тебя знает, о чем ты там со мной говорил, свидетелей нет. Разве для того тебе разрешили поехать за границу, чтобы ты водился с анархистом?
ХХ. Не можешь ты так со мной.
АА. Почему нет?
ХХ. Ведь у меня жена и дети.
АА. Тоже мне - новость! Я же первый о них и вспомнил. Да, у тебя жена и дети, и именно потому ты к ним не вернешься. К чему подвергать опасности семью. Ну как, остаешься со мной? (Пауза.) Останешься, останешься, я уже вижу, что останешься. Будешь к Рождеству подарки детям посылать, они это любят. А что касается жены... Ты уверен, что она так уж сильно в тебе нуждается?
ХХ. Нет...
АА. Вот видишь, как хорошо все складывается...
Слышен звук приближающейся сирены.