Вот еще пример поверхностной и небрежной критики. В. Дельсон пишет: «С тонкой изобразительностью интерпретирует он [Гилельс] пьесы из равелевского сборника „Гробница Куперена“ — „Прелюд“, „Форлану“ и „Токкату“». И вдруг на соседней странице оказывается: Гилельс пытается «полностью „освободить“ E-dur’ную Токкату Равеля от влияний импрессионизма, придав ей черты чуть ли не бахо-бузониевского стиля (!)».
Безграмотность вопиющая. При чем здесь Бах-Бузони?! В игре Гилельса — ясность и легкость, блеск и энергия, неуклонность движения, разнообразие звучностей (вторая тема!), ослепительная виртуозность, «окрыляющая» кульминация в коде! Идеи Равеля переданы поистине конгениально! Сам Равель, что никак нельзя игнорировать, недвусмысленно заявил: «Гробница Куперена» посвящена не «только Куперену, но всей французской музыке XVIII века». Вот вам и импрессионизм…
Если «собирательство» сведений о сыгранных Гилельсом концертах, как я уже говорил, наталкивается на почти непреодолимые препятствия, то в еще большей мере это относится к его записям. И прежде всего, вот по какой причине: в отличие, скажем, от Г. Нейгауза или В. Софроницкого, М. Юдиной или М. Гринберг, чьи записи сделаны исключительно в нашей стране, — записи Гилельса разбросаны по миру, труднодоступны и не поддаются учету. К великому сожалению, мы, вероятнее всего, никогда не получим их полного собрания.
Благодаря своим пластинкам, Гилельс с самого начала своей исполнительской деятельности продолжал оставаться, если можно так выразиться, участником музыкального процесса — и мирового, и, разумеется, нашего. Пластинки Гилельса — до эпохи компакт-дисков — неизменно пользовались огромным спросом. Те, кто не имели возможности слышать его в концертном зале, были, хотя бы «не полностью», вознаграждены. Д. Благой писал: «Благодаря радио, телевидению, грамзаписи… искусство Гилельса стало гостем чуть ли не в каждом доме, — поистине можно сказать, что Эмиль Гилельс обрел в своей артистической деятельности самую большую аудиторию — весь земной шар».
После Гилельса
Казалось бы, наша музыкальная общественность естественным образом будет хранить память о таком человеке. Но этого не случилось, произошло непредвиденное. Хотя, как посмотреть… Зная гилельсовскую судьбу, то, что происходило вокруг него, можно было и предугадать…
Бросим взгляд на послегилельсовское время, ограничив его рамками, в основном, до начала нового века, — события, о которых пойдет речь, укладываются в этот пятнадцатилетний промежуток. Важно отметить, что именно на сломе веков многие, казалось бы, устоявшиеся представления — относящиеся к интересующей нас теме — стали не то чтобы пересматриваться, но, во всяком случае, понемногу подвергаться «видоизменениям».
Разумеется, Гилельса не забывали: в 1990 году вышла книга Л. Баренбойма, к сожалению, незаконченная; были телевизионные фильмы; показывались заснятые его концерты — не часто и, как правило, одни и те же; были радиопередачи; публиковались статьи; вскоре после его кончины были проведены некоторые «мероприятия» — в ЦДРИ, в Союзе композиторов… Но все это никак не соответствовало гилельсовскому рангу; постепенно даже эти «знаки» стали тускнеть и почти сходить на нет… Никто из «именитых» — за исключением Виктора Мержанова — не дал концерт его памяти. Даже круглые даты, которые, по нашим понятиям, непременно должны быть отмечены, — прошли мимо.
Маленький курьезный пример. Газета «Известия» в разделе «Вспомним…» каждую неделю рассказывала, какие значительные события происходили в этих числах в разные годы. Вот 21 октября: «…Родился знаменитый пианист Я. Флиер». Хорошо. Но на протяжении этой недели — семи дней — две (!) даты Гилельса, 14 и 19 октября, даты смерти и рождения. Ни звука.
Правда, надо сказать, не только Гилельс оказался «обойденным»: часто ли мы «отмечаем» Ойстраха или Мравинского? Но это сомнительное утешение.
В начале 60-х годов Д. Рабинович утверждал: «О Гилельсе написано больше, чем о ком-либо другом из наших концертантов: сотни рецензий в советской и зарубежной прессе, обстоятельные монографические статьи, книги». Не то теперь: как уже было сказано, за редкими исключениями, — ничего, тишина. За 20 лет, прошедших со дня его смерти, — ни одной книги, ни одной! (Книга Баренбойма писалась еще при жизни Гилельса.)
И это при том, что имя Гилельса — как бы мерка для того или иного явления на мировой концертной эстраде или, иначе, точка отсчета для установления «шкалы ценностей».