Выбрать главу

Перед вами — фрагменты этого большого стихотворения.

Посвящается Эмилю Гилельсу 
Он, фалды раскинув, садится и ждет, Пока опоздавших терзает простуда. Но кашель и говор стихают. И вот Молчанье взрывают аккорды прелюда. 
И крови биенье, и чувства твои Звучат, словно звуки вливаются в вены. Сегодня ты прав не имеешь: живи, Послушный тому, кто диктует со сцены.                     [* * *] Мы отдали другу всю нежность свою. Я музыкой этой сижу покоренный. Я слушаю дважды и дважды ловлю Роялем и сердцем мотив повторенный.

С волнением открыв свежий номер журнала и увидев собственные строки, автор пришел в изумление: последнее четверостишие было не его — он не писал ничего подобного. Когда же Капралов поинтересовался в редакции, что, собственно, произошло и как это понимать, — ему ответили: «Мы же спасли ваши стихи!»

Дело было вот в чем. Подлинный текст стихотворения имел такое заключение:

Я слушаю дважды и дважды ловлю Мотив, повторенный роялем и сердцем. Сегодня не будет никто иноверцем: Мы сдали без боя свободу свою.

Призадумаемся. Ведь наша демократия была, как известно, в тысячу раз демократичнее любой буржуазной демократии, — так мог ли советский человек быть «иноверцем»?! Действительно, в 1940 году такое могло привидеться лишь не вполне здоровому индивиду. Плюс к тому советский человек еще отдавал — подумайте только! — свою свободу (а более свободной свободы не было нигде в мире!) — и кому? — пианисту! Причем, этот пианист диктует со сцены — прозевали! — как ты должен жить, а таким правом пользовались совсем другие «инстанции»…

Короче говоря, автор явно хватил через край. Необходимо было искать выход. Нашли. И вправду: стихотворение было спасено.

Несколько слов еще об одном — более позднем — стихотворении чешского поэта Франтишека Бранислова. Перевел его — по просьбе ученика и друга Гилельса В. Блока — Давид Самойлов, отнесшийся к нему более чем сдержанно; в письме к Блоку он писал: «Стихи, как у всех модернистов, маловразумительные. Перевел их по своему разумению. Кажется мне, что самое важное в них то, что они посвящены Гилельсу. Остальное бог простит».

Но, как нередко случается, стихотворение, переведенное «по своему разумению», становится фактом той литературы, того языка, на который оно переведено, если, конечно, с ним имел дело настоящий поэт. Нечего и говорить: так и случилось с прекрасным переводом Давида Самойлова.

Вот два последних четверостишья.

Слетают листья — не собрать их. Свет осени горит повсюду. Мне жизни музыку сыграйте. Не позабуду. Позабуду? 
Ах, мастер, задержите бури Под пальцами, где страсть и нега. Светает на клавиатуре Для облака, росы и снега.

Поэты «следили» за Гилельсом — или посвящали ему стихи, как Татьяна Щепкина-Куперник («В честь Эмиля Гилельса»), или упоминали его в стихах, как, скажем, Лев Озеров.

Великолепные строки принадлежат Андрею Вознесенскому. Поставив рядом два имени — Шостаковича и Гилельса, чутьем подлинного поэта он уловил их родственность — обжигающую экспрессию высказывания.

Есть лирика великая — кириллица! Как крик у Шостаковича — «Три лилии!» — Белеет «Ш» в клавиатуре Гилельса…

Автор одного из последних стихотворений, ему посвященных, — японский поэт Масахисо Кои; названо оно просто: «Гений Гилельса».

Но продолжаю.

На осень 1939 года планировалась поездка Гилельса — в составе большой группы музыкантов — в США. Гастроли подготавливались как ответственнейшее начинание, имеющее международное значение. Газеты сообщили: «…На 14–16 сентября намечается отъезд в Америку советских исполнителей, лауреатов всесоюзных и международных конкурсов Э. Гилельса, Я. Флиера, Д. Ойстраха, Л. Оборина, Л. Гилельс (правильнее было бы не „Л“ — Лиза, а „Е“ — Елизавета. — Г. Г.), М. Козолуповой, Д. Шафрана. Исполнители будут давать самостоятельные концерты. Кроме того, намечены их выступления группами по два–три человека. Предполагается, советские музыканты будут выступать в сопровождении симфонического оркестра под управлением виднейших дирижеров США… Гастрольная поездка продлится около двух месяцев…» Заметка называлась: «Советские музыканты едут в Америку».