Теперь, думаю, крайне важно получить информацию из уст Рихтера. Он рассказывает Б. Монсенжону: «Его [Нейгауза] посадили в тюрьму. Но в нем было столько обаяния, что ему удалось смягчить даже эти инстанции. Через два месяца его выпустили и эвакуировали в Свердловск…»
Отдадим Рихтеру должное: роль Гилельса обрисована им необычайно выпукло. То, что он был не осведомлен, — исключено. Но оказывается было так: перед очаровательными, обворожительными людьми двери тюрем открывались — выходите, пожалуйста…
Подобными «странностями» — и на самые разные темы — рихтеровская книга переполнена. Смею утверждать: книга еще не прочитана.
Как развивались события дальше? Вера Горностаева пишет: «Окончилась война, и ему [Нейгаузу] разрешили вернуться. Он снова стал профессором Московской консерватории».
Почему разрешили, как? Неизвестно. Если читатель о чем-то уже догадывается, то догадывается правильно.
Опять «Новое время»: «…В 1944 году Нейгауз привез его [И. Зетеля] в Москву на конкурс… Гилельс кинулся в новую атаку за своего учителя — на самом высоком уровне. Говорят, Сталину нравилась игра Гилельса (мы знаем, что так оно и было. — Г. Г.), и тому удалось добиться помилования Нейгауза. Такова легенда. Генрих Густавович остался в Москве…» (М. Г. Нейгауз пишет: «Хорошо помню, как в первый же день приезда Генриха Густавовича в Москву осенью 1944 г., к нам домой пришел радостный Эмиль Григорьевич».)
Предлагаю теперь читателю мысленно восстановить все нейгаузовские мытарства военных лет в их последовательности. И спрошу: есть ли мера, достаточная для того, чтобы оценить сделанное Гилельсом? Скажу только: он был равновелик как пианист и как человек.
И еще об одном деянии Гилельса тех лет.
Слово С. Гешелину: «…Гилельс был человеком долга и чести. В 1944 году в Одессе трагически оборвалась жизнь его педагога Берты Михайловны Рейнгбальд. Все хлопоты, моральные и материальные обязательства, связанные с увековечением памяти учителя, Гилельс взял на себя. (Он не стал ждать, пока родственники и ученики соберут средства — приехал и все сделал сам. — Г. Г.)
А хлопот было немало. В то время отношение к памяти людей, даже весьма заслуженных, уходивших из жизни в состоянии душевного кризиса по собственной воле, было весьма жестким. Гилельс проявил настойчивость. После окончания войны на кладбище появился невысокий строгий памятник. На мраморе высечено:
Немногие знают об этой дани благодарности и любви учителю, принесенной гениальным учеником, завоевавшим к тому времени мировую славу».
Мирное время. Эпизоды из жизни артиста
По-прежнему Гилельс много концертирует — в своей непростой жизни успевает заниматься, учить новое. Его имя пользуется широчайшей известностью. К. Аджемов вспоминает: «…Когда в июне 1945 года мне пришлось работать на Берлинском радио, я был свидетелем восторженного отношения немецких музыкантов к искусству советского пианиста. Гилельса называли „eminenter Meister“, расспрашивали о его творческом пути, сравнивали с самыми знаменитыми пианистами листовской школы. Записи его, наряду с записями А. Тосканини и Д. Ойстраха, вошли в цикл передач, организованный Берлинским радио под заголовком „То, что от нас скрывали“ и знакомивший немецкую аудиторию с крупнейшими мастерами искусств».
Война подошла к своему победоносному завершению.
Летом 1945 года в Потсдаме проходила конференция глав правительств трех великих держав — СССР, США и Великобритании. По приглашению, вернее, по приказу Сталина Гилельс был направлен в Потсдам для участия, как сказали бы теперь, в культурной программе. Обстановка была, понятно, сверхнапряженной, ответственность — давящей. Впоследствии Гилельс рассказал об одном эпизоде, произошедшем там, Арнольду Каплану; Каплан передал мне.
Ночью, неожиданно, вызывает Гилельса к себе Сталин. Человек в военной форме «доставил» его. Сталин один. «Понимаешь, — встречает он Гилельса, кивнув в сторону рояля, — у Шопена… есть такой… с переливом…» Последнее слово он особо подчеркнул характерным жестом. Гилельс сел за рояль и стал наигрывать — наобум — тему Первой баллады… «Нет», — сказал Сталин. Потом — тему Первого концерта («Где здесь перелив?» — постоянно сверлит мысль). «Нет», — снова сказал Сталин. Тогда — As-dur’ный экспромт… «Нет, не то», — сказал Сталин уже раздраженным тоном, явно теряя терпение. Многое перепробовал Гилельс. «Нет, нет», — повторял Сталин, порывисто дыша ему в затылок. А время идет. Дело принимало нехороший оборот — что-то будет?! И вдруг случайно, можно сказать, в последний момент Гилельс набрел на тему A-dur’ного Полонеза, где после первого мотива (и второго) — краткий отыгрыш. «Вот!» — воскликнул Сталин, ткнув указательным пальцем в клавиатуру. Это и был «перелив». Обошлось.