Теперь там никакой колбасы не было. Зато там был Эмиль. Он спал. Приютившись на полке посреди колбасной кожуры, он спал, этот чудесный, этот золотой мальчик. А его мама так обрадовалась, словно нечаянно-негаданно обнаружила в шкафу слиток золота. Эка важность, что Эмиль слопал всю колбасу! В тысячу раз лучше найти на полке Эмиля, чем даже несколько килограммов колбасы. И папа думал то же самое.
– Хи-хи-хи! – засмеялась маленькая Ида. – Вот и Эмиль. Он вовсе не превратился в голубя. Пока это не очень заметно.
Подумать только, один-единственный мальчишка, объевшийся колбасой, может осчастливить столько людей сразу! В конце концов пир в Каттхульте удался на славу. Мама отыскала случайно уцелевший кусок колбасы, который Эмиль не в силах был доесть, и он достался фру Петрель, к ее величайшей радости. Но и другие гости, которым колбасы не перепало, тоже не ушли домой голодными. Ведь на празднике угощали еще копченой грудинкой и телячьими фрикадельками, маринованной сельдью, селедочным салатом, и тушеным мясом, и пудингом, и запеченным угрем. А под конец гостям подали отличнейшую сырную лепешку с клубничным вареньем и взбитыми сливками.
– Вкуснее сырной лепешки ничего на свете нет, – сказал Эмиль на чистейшем смоландском наречии.
И если тебе довелось когда-нибудь отведать такой сырной лепешки, как в Каттхульте, то ты знаешь: Эмиль сказал правду!
Наступил вечер, и над Каттхультом, над всей Леннебергой и над всем Смоландом сгустились сумерки. Папа Эмиля опустил флаг. Эмиль и маленькая Ида стояли рядом и внимательно наблюдали за ним.
Так закончился праздник в Каттхульте. Все стали собираться по домам. Повозки одна за другой выезжали на дорогу. Последней укатила на своих дрожках знатная фру Петрель. Эмиль и маленькая Ида слушали, как за холмами замирает цокот лошадиных копыт.
– Только бы она не обидела моего крысенка, – озабоченно сказал Эмиль.
– Какого крысенка? – удивилась Ида.
– Которого я запихнул ей в сумку, – невозмутимо сказал Эмиль.
– А зачем? – спросила маленькая Ида.
– Мне стало жалко крысенка, – ответил Эмиль. – Он еще ничего не видел в своей жизни, кроме шкафа с колбасой. Вот я и подумал: пусть посмотрит хотя бы Виммербю.
– Только бы Петрелиха его не обидела, – добавила Ида.
– Как же, не обидит, жди! – сказал Эмиль.
Это случилось десятого июня, когда Эмиль поднял на флагшток сестренку Иду и съел всю колбасу. Может, послушаешь и о другой его проделке?
ВОСКРЕСЕНЬЕ, 8 ИЮЛЯ
Альфред, тот самый, что служил в Каттхульте, очень любил детей. Особенно Эмиля. Эмиль без конца проказничал и был настоящий сорванец, но Альфред не обращал на это внимания. Он все равно любил Эмиля и даже вырезал ему из дерева прекрасное деревянное ружье. С виду оно было как настоящее, хотя, ясное дело, не стреляло. Но Эмиль орал «пиф-паф!» и все равно стрелял, так что каттхультовские воробьи от страха подолгу не показывались на дворе хутора. Эмиль обожал свое ружье и не желал расставаться с ним даже ночью.
– Хочу ружейку! – вопил он на чистейшем смоландском наречии и совсем не радовался, когда мама, ослышавшись, приносила его кепчонку.
– Не хочу шапейку! – орал Эмиль. – Хочу ружейку!
И мама приносила ружье.
Да, Эмиль обожал свое ружье, а еще больше – Альфреда, который смастерил ему ружье. И неудивительно, что Эмиль расплакался, когда Альфреду пришлось ехать на Хультсфредскую равнину отбывать воинскую службу. Ты, верно, не знаешь, что значит «отбывать воинскую службу»? Видишь ли, так в прежние времена назывались военные сборы, на которых учили солдатскому делу. Все работники из Леннеберги, да и из других селений, должны были отбывать военную службу и учиться воевать.
– Подумать только! И надо же такому случиться, как раз когда приспело время сено возить, – сказал папа Эмиля.
Ему вовсе не улыбалось потерять Альфреда в разгар сенокоса, в самую горячую пору. Но ведь работниками из Леннеберги командовал не папа Эмиля, а король со своими генералами. Они-то и решали, когда этим парням ехать в Хультсфред учиться быть солдатами. Правда, Альфред должен был снова вернуться домой, когда его хорошенько обучат солдатскому ремеслу. А на это много времени не потребуется. Так что Эмилю незачем было реветь. Но он все равно ревел, а заодно с ним ревела и Лина. Потому что не только Эмиль любил Альфреда.
Альфред не плакал. Он сказал, что в Хультсфреде можно вволю повеселиться. А когда повозка с Альфредом покатила со двора и опечаленные домочадцы замахали ему на прощание, Альфред ухмыльнулся и запел, чтобы никто больше не горевал. Вот какой куплет он спел:
Больше из песенки Альфреда они ничего не расслышали, потому что вовсю заголосила Лина, а вскоре повозка с Альфредом скрылась за поворотом.
Мама Эмиля пыталась утешить Лину.
– Не горюй, Лина, – уговаривала она. – Успокойся хотя бы до восьмого июля. Тогда в Хультсфреде будет праздник, и мы съездим туда и навестим Альфреда.
– Я тоже поеду в Хультсфред. Я тоже хочу вволю повеселиться и навестить Альфреда, – заявил Эмиль.
– И я, – сказала маленькая Ида.
Но мама покачала головой:
– На этих праздниках ничего веселого для детей нет. Вы только потеряетесь в такой давке.
– Потеряться в давке тоже весело, – убежденно сказал Эмиль, но это ему все равно не помогло.
Утром восьмого июля папа, мама и Лина поехали на праздник в Хультсфред, оставив Эмиля и маленькую Иду дома с Кресой-Майей, которой велели присмотреть за детьми. Креса-Майя была маленькая тщедушная старушка; иногда она приходила в Каттхульт помочь по хозяйству.
Маленькая Ида была доброй и послушной девочкой. Она тотчас забралась к Кресе-Майе на колени и потребовала страшных-престрашных сказок о привидениях. Сказки отвлекли и развеселили Иду.