— Ой, прошу прощения, — нервно рассмеявшись, я закрываю рот ладонью и очень пытаюсь сдержать эмоции и крик души, которые вырываются наружу. — Да вы на своего сына посмотрите сначала. Ради справедливости, Эмиль может казаться немного странным, но он в адеквате. А не как ваш, — я киваю на Глеба.
Пусть он сидит молча и сверлит меня убивающим взглядом, это он рядом со своим отцом так себя ведет. Буквально через пару минут, когда мы окажемся с ним наедине, он взорвется как вулкан.
Я направляюсь к лестнице и не спеша поднимаюсь по ступенькам, кожей чувствуя, что Глеб идет за мной. Я готова к разговору, поэтому не спешу. Пусть орет в своей комнате, а в нашу с дочкой не лезет. Да и не хватало еще, чтобы он чемодан увидел.
— Сюда, — схватив меня за локоть, Глеб слишком резко тянет в сторону. Я оказываюсь в помещении, где воняет спиртным. Он, кажется, сначала пил здесь и только потом спустился. На столе несколько опустошенных бутылок. — У тебя шея красная. Ты с ним переспала? Да, Арина? Ты с ним тра...
— Не ори, придурок! — перебиваю. — Не ори! Ребенок спит в соседней комнате. Какого черта ты вообще творишь? Почему я должна перед тобой отчитываться? Не ты ли каждый проклятый день к своим бабам идешь? Не ты ли с ними...
Мне не хочется говорить лишних слов. Потому что толку от них не будет. Глеб привык орать, а сегодня он повышает голос сильнее, что ожидаемо. Ведь самая большая его проблема — это Бестужев. Салтыков так упорно пытался от него отделаться... И, казалось бы, у него получилось. Однако в последний момент все обернулось против Глеба — и он просрал все, что у них было с отцом. Так еще и мой папа свое имущество продал, лишь бы помочь Салтыковым. Да только...
Господи, мне так хочется смеяться. Громко, чтобы весь мир услышал. Чтобы все узнали, как я сегодня счастлива. Я всю жизнь мечтала, чтобы эта троица получила по заслугам. И вот. Принцип бумеранга не нужно забывать.
— Что ты хочешь от меня услышать, Глеб? Мне подтвердить твои догадки? Разве на моем лице огромными буквами не написано, как я довольна? М-м-м... Этот день я никогда не забуду!
Щеку обжигает пощечина. Салтыков снова притягивает меня к себе и начинает лапать.
— Я тебе сейчас покажу... — он рвет на мне одежду.
— Отойди! Психопат! Отойди от меня, я сказала!
Ищу глазами хоть что-то, во что я могу вцепиться и чем врезать этому придурку по его тупой голове. И первым я замечаю ночник.
— Сука ты, Арина. Никогда не позволяла трогать тебя, но сегодня...
Я не позволяю ему договорить — врезаю коленом между его ног и, как только хватка на моем плече ослабевает, отскакиваю назад, схватившись за ночник, бью им по голове Глеба. Не сильно. Так, чтобы он отрубился.
Салтыков падает на пол. Ничего с ним не случится. Сукин сын! Я бы не против, чтобы он сдох, но терять еще несколько лет своей жизни из-за этого морального урода...
Он того не стоит.
— Эмилия, — тяну за ручку двери. — Малыш, открой.
Дочка открывает и испуганно разглядывает меня.
— Мам, что с твоим лицом? Что с одеждой?
— Без вопросов, родная. Где чемодан?
— Под кроватью, — шепчет дочка.
— Спускайся на цыпочках. А я за тобой. Уезжаем из этого проклятого дома раз и навсегда. Я только кофточку поменяю.
Переодеваюсь за считаные секунды и, достав второй чемодан, впихиваю туда абсолютно все, до чего рука дотягивается. Сюда я не вернусь. Уж за одеждой тем более. Все это я покупала на свои деньги. Не оставлю ни одного платья дочери здесь.
Через две-три минуты я уже спускаюсь. Дочь стоит у машины, оглядываясь по сторонам. Слава богу, из дома мы вышли незаметно, да и у ворот нет никого, кто мог бы донести хозяевам дома, что мы уезжаем. Положив чемоданы в багажник, я сажусь за руль. Эмилия терпеливо ждет меня в машине.
— Мамуль...
— Все в порядке, — отвечаю, уже догадываясь, о чем она спросит.
Больше она не задает мне вопросов. Мы заходим в квартиру, где будем жить ближайшие несколько месяцев. Потому что идти больше некуда.
Плюхаюсь на диван и потираю лицо рукой. Малышка садится рядом и, положив голову на мое плечо, бормочет что-то невнятное себе под нос.
— Эми, что случилось, родная? — аккуратно спрашиваю, гладя дочку по волосам. — Ты заболела? Плохо себя чувствуешь?
— Нет, — качает она головой. — Просто я думаю... Ты всегда говорила, что папа вернется. А его все нет и нет. Вот сейчас мы нуждаемся в нем очень сильно. Был бы у меня отец, не позволил бы тому уроду так с нами поступить. Он же ударил тебя? Одежду порвал...
Не позволил бы.
И ты, милая, не знаешь, на что способен тот самый урод. Он нам с твоим отцом жизнь сломал и тебя без папы оставил. Но все наладится. Со временем все сложится у нас прекрасно — и мы будем счастливой семьей.
— Все в порядке, малыш. Не бери в голову. Он всегда был таким грубым. А насчет отца... Он действительно скоро будет с нами.
Дочь поднимает на меня наполненные слезами глаза и смотрит недоверчивым взглядом.
— Обещаешь?
— Обещаю, — целую ее в макушку. — Беги в душ, родная. А потом спать. В ванной, возможно, не так красиво, как в доме Глеба, зато...
— Зато тут уютно и спокойно, — продолжает за меня Эмилия.
— Беги, беги, — улыбаюсь. — Одежду я принесу.
Завтра нужно проснуться раньше и привести квартиру в порядок. Пыли слишком много. Интересно, Эмиль когда-нибудь задумывался насчет этого дома, который оставил когда-то мне? Или просто плюнул? Сейчас уж точно ему ни к чему это скоромное жилье. Он привык к большему.
Пока дочь в ванной, я набираю номер Салтыкова-старшего. Он отвечает после пятого гудка, и я выпаливаю на одном дыхании:
— Поднимитесь в комнату своего сына. Он вырублен. Вероятно, уже пришел в себя, но все же... Пьян ведь.
— Что? Ты где, дрянь? Что ты сделала с моим сыном?
— Не орите на меня. Повторяюсь: я не та Арина. Ваш сын напал на меня, приставал, пришлось поступить точно так же, как он со мной. То есть по-зверски. Не удивляйтесь. В ваш дом я больше ни ногой. На хрен не сдался ваш особняк. Чтобы он вам на голову рухнул в скором времени. Не смейте идти в ментовку. При любом раскладе ничего не сделаете, не добьетесь. У вас нет того влияния, что было раньше. Зато у меня тело в синяках, и я с удовольствием могу написать жалобу на вашего сына-кретина. И тогда его из тюрьмы никто не спасет.
Не дожидаюсь ответа, отключаюсь.
Достаю из чемодана одежду для дочери. На секунду сажусь в кресло и зажмуриваюсь. Устала я. Спать хочется. А еще больше... Проснуться завтра и ничего не вспоминать. Тем более слова и поступки Глеба.
«Я могу завтра приехать чуть позже? Например, к двенадцати? Есть очень важное дело, Эмиль», — отправляю сообщение Бестужеву и, положив телефон на стол, направляюсь в ванную к дочери.
Выходим мы через минут десять. Я помогаю малышке одеться. Цепляюсь взглядом за цепочку на ее шее, задумываюсь. Та самая... С кулоном, где изображена буква «Э». Подарок Эмиля, который он мне так и не успел подарить. И который я сама нашла в шкафу.
Эта драгоценная для меня вещь на шее дочери чуть ли не с рождения. Я хранила ее, оберегала.