Эта «обидно-снисходительная похвала» привела Эмили в такой ужас, в какой не смог бы привести ни один напечатанный типографским способом стандартный отказ. Что уж говорить о том, каким стал для нее третий час последовавшей ночи! Нет, из сострадания воздержимся от рассказа об этом… да и о том, каким был третий час многих других ночей.
«Честолюбие! — с горечью писала Эмили в своем дневнике. — Смешно! Где теперь мои честолюбивые мечты? И вообще что такое честолюбие? Чувство, что жизнь лежит перед тобой, как чистая, неисписанная белая страница, на которой ты можешь вывести свое имя крупными буквами успеха? Чувство, что у тебя достаточно желания и способностей, чтобы завоевать корону? Чувство, что грядущие годы спешат тебе навстречу, чтобы положить к твоим ногам щедрые дары? Прежде я знала, что это за чувство».
Эта запись свидетельствовала лишь о том, что Эмили все еще была очень юной. Но муки юности вполне реальны, хотя спустя годы мы узнаём, что «проходит все», и удивляемся тому, из-за каких пустяков когда-то страдали. Она пережила три мучительных недели из-за этого отказа, но затем оправилась — настолько, чтобы послать свое произведение в другое издательство. На этот раз издатель ответил ей, что мог бы рассмотреть вопрос о публикации книги, если автор внесет определенные изменения. Повесть слишком «скучная», надо сделать ее «поживее». Да и конец никуда не годится, его следует радикально изменить.
Эмили с яростью разорвала это письмо в клочки. Изуродовать ее книгу? Никогда! Само предложение издателя было оскорблением.
Когда и третий издатель прислал рукопись обратно со стандартным, отпечатанным в типографии отказом, вера Эмили в ее произведение умерла. Она убрала рукопись подальше, с глаз долой и снова с мрачным видом взялась за перо.
— Что ж, во всяком случае короткие рассказы у меня получаются неплохо. Продолжу заниматься своим делом.
Однако мысль о книге неотступно преследовала ее. Через несколько недель она достала рукопись и перечитала ее с начала и до конца — холодно, критически, отрешившись от обманчивого первого восторга и от столь же обманчивого уныния, вызванного редакторскими отказами. Книга, как и прежде, ей понравилась. Возможно, это был не совсем тот шедевр, каким Эмили считала «Продавца снов» прежде, но все равно повесть можно было с чистым сердцем назвать хорошим произведением. Что же дальше? Ни один писатель — как она слышала — неспособен правильно оценить свой собственный труд. Ах, если бы был жив мистер Карпентер! Он сказал бы ей правду. И неожиданно Эмили приняла ужасное решение. Она покажет книгу Дину! Она попросит его высказать взвешенное, беспристрастное мнение и впредь станет руководствоваться этим мнением. Она знала, это будет нелегко для нее. Ей всегда нужно было сделать усилие над собой, чтобы показать кому-либо свои рукописи — особенно Дину, который знал так много и читал все на свете. Но она должна знать правду! Дин скажет ей правду — будь то приятную или неприятную. Он всегда был невысокого мнения об ее рассказах. Но книга — это совсем другое дело. Неужели он не увидит в повести ничего стоящего? Если не увидит…
VI
— Дин, я хочу услышать ваше искреннее мнение об этой рукописи. Пожалуйста, прочитайте ее внимательно и скажите мне, что вы о ней думаете? Я не хочу лести, не хочу неискреннего поощрения, я хочу правды, голой правды.
— Ты уверена в этом? — спросил Дин сухо. — Лишь очень немногие люди могут вынести вид голой правды. Обычно необходим лоскут-другой, чтобы сделать ее презентабельной.
— Я хочу правды, — повторила Эмили упрямо. — Эту книгу трижды… — она слегка поперхнулась, делая это признание, — отвергли редакторы. Если вы увидите в ней какие-то достоинства, я продолжу искать издателя. Если вы признаете ее никуда не годной, я ее сожгу.