Тедди, который забыл ее. Тедди, который не написал ей ни одного письма с тех пор, как уехал в последний раз. Тедди, который славился своими портретами прелестных женщин. Он был уже таким знаменитым и таким преуспевающим, что — как писала Илзи — собирался бросить работу в журналах. Эмили испытала некоторое облегчение, когда прочитала об этом. Ведь прежде она не могла открыть ни одного журнала без некоторой опаски: а вдруг ее собственное лицо — или душа — глянет на нее с какой-нибудь иллюстрации, где в углу небрежно нацарапано «Фредерик Кент», словно художник желал публично объявить: «Эта девушка — моя». Те картины, где было изображено ее лицо, вызывали у Эмили меньше отвращения, чем те, где с чужого лица смотрели ее глаза. Чтобы суметь так нарисовать ее глаза, Тедди должен был знать все, что было в ее душе. Эта мысль всегда наполняла ее яростью и стыдом и ощущением ужасной беспомощности. Она не хотела, не могла сказать Тедди, чтобы он перестал использовать ее в качестве живой модели. Она никогда не унизилась до того, чтобы в разговоре с ним признать, что заметила в девушках на его иллюстрациях какое-то сходство с собой… И она никогда до этого не унизится!
А теперь он едет домой… может оказаться дома в любое время. Если бы только она могла уехать… под любым предлогом… на несколько недель. Мисс Ройал приглашала ее погостить. Но никак не годится уезжать в Нью-Йорк, когда в Блэр-Уотер приезжает Илзи.
Что ж… Эмили постаралась взять себя в руки. Какая она идиотка! Тедди, любящий сын, возвращается домой, чтобы повидать мать… И он, без сомнения, будет рад увидеть старых друзей, когда они окажутся рядом и он вспомнит о них. Что в этом непонятного? Она должна избавиться от своей нелепой застенчивости. И она избавится.
Она сидела у открытого окна своей комнаты. Ночь за ним была как темный, тяжелый, напоенный ароматом цветок. Ночь ожидания, ночь, когда что-то должно случиться, очень тихая. Кругом только прелестнейшие приглушенные звуки, слабый шепот деревьев, мимолетный вздох ветра и не то слышимый, не то лишь ощущаемый стон моря.
— Какая красота! — горячо прошептала Эмили, воздевая руки к звездам. — Что я делала бы без вас все эти годы?
Красота ночи, аромат, тайна. Ее душа была полна всем этим. В ней, в тот миг, не было места ни для чего другого. Эмили высунулась из окна, подняв лицо к небу, усыпанному изумрудами звезд, восхищенная, восторженная…
И тут она услышала… нежный, серебристый свист в роще Надменного Джона — две высокие короткие нотки и одна длинная, низкая… Давний, почти забытый зов, который когда-то заставлял ее ноги лететь к густым теням старых елей.
Эмили сидела, словно обратившись в камень, ее бледное лицо оставалось неподвижным, словно портрет в раме хмеля, вившегося вокруг ее окна… Он там… Тедди там… в роще Надменного Джона… ждет ее… зовет ее, как в давние годы. Ждет ее!
Она едва не вскочила на ноги, едва не бросилась бегом вниз по лестнице и за дверь к теням… прекрасным, душистым теням, где он ждал ее. Но…
Неужели он только хотел проверить, обладает ли прежней властью над ней?
Он уехала два года назад, даже не написав ни слова на прощание. Неужели гордость Марри смирится с этим? Неужели гордость Марри позволит ей побежать навстречу мужчине, который так мало думал о ней? Гордость Марри не пойдет на это. На лице Эмили появилось упрямое и решительное выражение. Она не пойдет. Пусть зовет сколько хочет. «Ты свистни, себя не заставлю я ждать» — как бы не так! Больше он не дождется этого от Эмили Берд Старр. Пусть Тедди Кент не воображает, будто он может приезжать и уезжать, когда ему вздумается, и каждый раз находить, что она кротко ждет его повелительного сигнала и готова откликнуться на него.
Снова послышался свист… дважды. Тедди был там… так близко от нее. Лишь один миг, и, если она захочет, она будет рядом с ним… ее руки в его руках… его глаза заглянут в ее глаза… Возможно…
Он уехал, даже не попрощавшись с ней!
Эмили медленно встала, зажгла лампу, села за свой письменный стол у окна, взяла перо и начала писать… или делать вид, что пишет. Она писала спокойно, твердой рукой (на следующий день она нашла на столе листы, бесцельно исписанные повторенными по нескольку раз стихами, которые она выучила еще в школе) и, пока писала, прислушивалась. Раздастся ли призывный свист еще раз? Еще раз? Он не послышался. Когда Эмили была совершенно уверена, что его больше не будет, она погасила лампу и упала на постель, уткнувшись лицом в подушку. Гордость Марри была вполне удовлетворена. Теперь Тедди знает, что ее нельзя звать и прогонять свистом. О, какую радость испытывала она оттого, что проявила достаточно твердости и не пошла! Без сомнения, именно по этой причине, ее подушка была мокрой от безудержных слез.