Тридцать пять из своих сорока долларов Эмили потратила так разумно, что даже тетя Рут не нашла к чему придраться. Но на оставшиеся пять она купила себе собрание сочинений Паркмана. Это было гораздо более красивое издание, чем призовое, выбранное устроителями поэтического конкурса по почтовому каталогу, и Эмили гордилась им гораздо больше, чем если бы получила его в качестве приза. В конце концов, было гораздо приятнее самой зарабатывать на подарки для себя. Эти томики Паркмана до сих пор стоят в книжном шкафу Эмили; теперь они уже немного полиняли и выцвели, но по-прежнему более дороги ей, чем любые другие тома в ее библиотеке. Несколько недель она была очень счастлива и чувствовала прилив творческих сил. Марри гордились ею. Мистер Харди поздравил ее, а довольно известная местная чтица прочла ее рассказ на концерте в Шарлоттауне. И самое чудесное: далекий читатель, живущий в Мехико, прислал ей письмо и в нем рассказал о том, какое удовольствие доставила ему «Женщина, которая отшлепала короля». Эмили читала и перечитывала это письмо, пока не выучила наизусть, и даже спала, сунув его под подушку. Ни с одним посланием возлюбленного не обходились с большей нежностью.
Но затем новая неприятность пришла как черная грозовая туча и закрыла все ее лазурное небо.
В один из пятничных вечеров в Дерри-Понд устраивали «праздник пирогов»[119] и концерт, принять участие в котором пригласили Илзи. Доктор Бернли повез туда Илзи, Эмили, Перри и Тедди в своих больших санях с двумя широкими сиденьями, и они получили немало удовольствия от веселой восьмимильной поездки под начавшим падать пушистым снежком. Прошла лишь половина концерта, когда доктора Бернли срочно вызвали к больному. В одном из домов Дерри-Понд кто-то неожиданно и серьезно заболел. Доктор вышел, предварительно поручив Тедди после концерта отвезти всю компанию домой. Доктор Бернли не испытывал никаких сомнений в правильности принятого решения. В Шрузбури и Шарлоттауне могли существовать разные глупые правила насчет соблюдения приличий и необходимости взрослых сопровождающих, но в Блэр-Уотер и Дерри-Понд их не признавали. Тедди и Перри — славные мальчики, Эмили — Марри, Илзи не дура, — так кратко охарактеризовал бы их доктор, если бы вообще задумался об этом.
Когда концерт закончился, они отправились домой. К этому времени снег валил густо и плотно, поднялся пронизывающий ветер, но первые три мили дорога шла лесом и не доставила особых неприятностей седокам. Была какая-то дикая, зловещая красота в шеренгах облаченных в снежные шинели деревьев, озаренных призрачным светом луны, прорывающейся через штормовые тучи. Колокольчики саней смеялись над ветром, завывавшим где-то в вышине. Тедди без труда правил упряжкой лошадей доктора. Пару раз у Эмили даже возникло сильное подозрение, что он держит вожжи только одной рукой. Ей хотелось знать, заметил ли он ее, сделанную впервые, настоящую высокую прическу — черный как смоль «узел Психеи» под ее темно-красной шляпой. Эмили уже в который раз подумала о том, что есть в метели нечто совершенно восхитительное.
Но, как только они выехали из леса, начались неприятности. Метель набросилась на них со всей своей безудержной яростью. Зимняя дорога шла через поля, вилась, петляла, огибала то углы изгородей, то еловые лесочки — на такой дороге, как выразился Перри, «даже змея хребет сломает». Следы от полозьев других саней уже почти совсем занесло снегом, и лошади увязали в нем по колено. Они не проехали и мили, как Перри, в ужасе присвистнул:
— Ну, Тед, нам ни за что не добраться до ночи в Блэр-Уотер.
— Нам надо хоть куда-нибудь добраться!— отозвался Тед, перекрикивая ветер. — Не можем же мы заночевать в поле! А поблизости от домов мы окажемся только тогда, когда проедем мимо холма Шоу и вернемся на летнюю дорогу. Ныряйте под меховую полость, девочки. Тебе, Эмили, лучше сесть сзади рядом с Илзи, а Перри переберется сюда, ко мне.
Эмили и Перри поменялись местами, и ей уже не казалось, что метель так уж прелестна. Перри и Тедди были глубоко обеспокоены. Они знали, что у лошадей не хватит сил долго брести по такому глубокому снегу... что по летней дороге за холмом Шоу наверняка не проехать из-за сугробов... и что ночь среди этих высоких мрачных холмов между долинами Дерри-Понд и Блэр-Уотер будет ужасно холодной.
— Если нам только удастся доехать до фермы Малкома Шоу, все будет в порядке, — пробормотал Перри.
— Это далеко. Нам туда ни за что не добраться. На холме Шоу уже изгородей не видно — их занесло до самого верха, — сказал Тедди. — Вон там старый дом Джона Шоу. Может быть, в нем остановиться? Как ты думаешь?
— Холодно будет, как в сарае, — сказал Перри. — Девочки совсем замерзнут. Мы должны постараться добраться до Малкома.
Но, когда увязающие в снегу лошади дотянули сани до летней дороги, мальчики с первого взгляда поняли, что добраться до холма Шоу невозможно. Дороги было почти не разглядеть — сугробы завалили ее выше тянувшихся с обеих сторон изгородей. Поваленные ветром телеграфные столбы лежали поперек нее тут и там, и даже въезд на нее с зимней дороги перегородил громадный ствол упавшего дерева.
— Ничего не остается, как вернуться к старому дому Джона Шоу, — сказал Перри. — Не можем же мы скитаться по полям в такую метель, отыскивая путь к Малкому. Мы просто застрянем и замерзнем насмерть.
Тедди повернул лошадей. Снег валил еще сильнее, чем прежде. С каждой минутой сугробы становились все глубже. Дорога совсем пропала, и, если бы дом старого Джона был очень далеко, они ни за что его не нашли бы. К счастью, он был совсем рядом, и, совершив один последний отчаянный рывок через тянувшийся сплошным валом сугроб — мальчикам даже пришлось вылезти и пробиваться вперед, ведя лошадей под уздцы, — они добрались до маленького расчищенного от деревьев участка, где среди молоденьких елей, окружавших старый дом Джона Шоу, царило сравнительное затишье.
«Старый дом Джона Шоу» был старым еще тогда, когда сорок лет назад Джон поселился в нем со своей молодой женой. Даже в те времена это было место «на отшибе», вдали от дороги, и почти со всех сторон окруженное еловыми лесами. Джон Шоу прожил там пять лет, потом его жена умерла, он продал ферму своему брату Малкому и уехал на Запад. Малком обрабатывал землю и регулярно чинил хозяйственные постройки, но в самом доме никто уже не жил, если не считать нескольких недель в зимнее время: тогда сыновья Малкома останавливались там, пока рубили дрова. Его даже не запирали на замок. Ни о каких бродягах и грабителях в Дерри-Понд даже и не слышали. Через открытую дверь наши застигнутые метелью путники легко проникли с обветшавшего крыльца внутрь дома и с облегчением вздохнули, наконец-то защищенные от завывающего ветра и бешеного снега.
— Во всяком случае, не замерзнем, — сказал Перри. — Нам с Тедом придется выйти и постараться завести лошадей в сарай, а потом мы вернемся и тогда уже посмотрим, не удастся нам самим устроиться здесь поудобнее. У меня есть спички, и для меня еще никакое положение не становилось безвыходным.
Он всегда без особого труда находил предлог похвастаться. Зажженная им спичка выхватила из темноты пару свечных огарков в низеньких жестяных подсвечниках, старую чугунную печку, треснувшую и ржавую, но все еще вполне работоспособную, а также три стула, скамью, низенький диван и стол.
— Ну, чем плохо? — спросил Перри.
— Да вот только дома все будут ужасно беспокоиться о нас, — сказала Эмили, стряхивая снег со своей одежды.
— За один вечер они от беспокойства не умрут, — заявил Перри. — Завтра мы как-нибудь доберемся домой.
— А пока... это приключение, — засмеялась Эмили. — И давайте постараемся извлечь из него как можно больше удовольствия.
Илзи не сказала ничего... что было очень странно — для нее. Эмили, взглянув на Илзи, заметила, что та очень бледна.
— Ты хорошо себя чувствуешь. Илзи? — спросила она с тревогой, вспомнив, как необычно молчалива была подруга, с тех пор как они покинули зал.
— Я чувствую себя отвратительно, — со слабой улыбкой сказала Илзи. — Я... меня тошнит, как собаку, — добавила она, прибегнув к сравнению скорее выразительному, чем изысканному.