А Джордж Лейк, возвращаясь домой из Дерри-Понд в один из лунных вечеров — это было недели две назад, — неожиданно увидел, что рядом с его тенью по освещенному луной снегу бежит другая, очень черная тень. А не было совсем ничего такого, что могло бы отбрасывать эту тень! Он бросился к ближайшему дому, полумертвый от страха, и говорят, что ему уже никогда не оправиться от такого испуга.
Это самое сенсационное событие из всех, что произошли за последние три недели. Я пишу о нем и содрогаюсь. Джордж, должно быть, ошибся. Но он правдивый человек и никогда не пьет. Право, не знаю, что и думать.
Арминьес Скоуби очень скуп и всегда сам покупает шляпки для своей жены, чтобы она не потратила на них слишком много. Во всех магазинах Шрузбури об этом знают и потешаются над ним. Когда на прошлой неделе он зашел к Джоунзу и Маккаллуму за новой шляпкой для миссис Скоуби, мистер Джоунз сказал ему, что, если он пройдет в этой шляпке от магазина до станции, то сможет получить ее бесплатно. И Арминьес прошел! До станции добрых четверть мили, и все шрузбурские мальчишки бежали за ним следом и улюлюкали. Но Арминьесу было все равно. Зато он сэкономил три доллара и сорок девять центов.
А еще в один из вечеров, прямо здесь, в Молодом Месяце, я уронила сваренное всмятку яйцо на одно из лучших кашемировых платьев тети Элизабет. Какое событие! Если бы в Европе рухнуло какое-нибудь королевство, это не вызывало бы такого смятения в Молодом Месяце.
Так что, мистрис Сойер, вы весьма заблуждаетесь. Но, даже если не принимать во внимание все эти случаи, люди в Блэр-Уотер интересны сами по себе. Нравятся мне далеко не все, но интересным я нахожу каждого: и мисс Мэтти Смолл, которой уже за сорок и которая продолжает носить кричащие цвета — все прошлое лето она являлась в церковь в розово-фиолетовом платье и алой шляпе... и старого дядюшку Рубена Баскома, который так ленив, что, когда ночью над ним начала протекать крыша, он пролежал в постели до утра, держа над собой зонтик, но не пожелал вылезти и передвинуть кровать... и церковного старосту Макклоски, на взгляд которого было неприлично употреблять слово «штаны», рассказывая на молитвенном собрании о деятельности зарубежной христианской миссии, и который, по этой причине, употреблял более благопристойное «прикрытие нижней части туловища»... и Амейсу Дерри, который прошлой осенью на сельскохозяйственной выставке получил четыре приза за овощи, украденные им с поля Ронни Баскома, в то время как сам Ронни не получил ни одного... и Джимми Джо Беллу, которые приходил вчера в Блэр-Уотер из Дерри-Понд, чтобы купить дров и построить «курятник для своей собачки»... и старого Люка Эллиота, который так методичен, что в Новый год составляет план на следующие двенадцать месяцев, в котором отмечает те дни, когда собирается напиться — и строго этого плана придерживается... Все эти люди интересны, и забавны, и восхитительны.
Ну вот, я доказала, что миссис Сойер была совершенно неправа, и больше не испытываю к ней враждебных чувств, хоть она и назвала меня «кошечкой».
Почему мне неприятно, когда меня называют «кошечкой»? Ведь кошки такие милые существа. А вот когда кузен Джимми называет меня «киской», мне это нравится.
********
28 апреля, 19~
Две недели назад я отправила мое лучшее стихотворение «Песня ветра» в один из нью-йоркских журналов, а сегодня оно вернулось ко мне вместе с узкой полоской бумаги, на которой напечатано: «К сожалению, использовать представленный материал в нашем издании не представляется возможным».
Я чувствую себя совершенно ужасно. Боюсь, я никогда не смогу написать ничего стоящего.
Смогу! Придет время, когда этот журнал с радостью будет печатать мои сочинения!
Я не говорила мистеру Карпентеру об этой моей попытке напечататься. Он ее не одобрил бы. Он говорит, что лет через пять можно будет начать осаждать редакторов. Но я знаю, что некоторые стихи, которые я читала в этом самом журнале, были ничуть не лучше, чем «Песня ветра».
Весной мне хочется писать стихи больше, чем в любое другое время года. Мистер Карпентер советует бороться с этим желанием. По его словам, ничто в этом мире не привело к появлению большего количества макулатуры, чем весна.
Во всем, что говорит мистер Карпентер, есть характерный привкус язвительности.
********
1 мая, 19~
Дин уже дома. Вчера он приехал к своей сестре, а сегодня вечером был здесь, в Молодом Месяце, и мы гуляли в саду, по дорожке мимо солнечных часов, туда и обратно, и разговаривали. Как славно, что он снова здесь — с его таинственными зелеными глазами и выразительным ртом.
У нас состоялся долгий разговор. Мы говорили об Алжире, и о переселении душ, и о кремации, и о профилях... Дин говорит, что у меня прекрасный профиль — «настоящий греческий». Мне всегда нравятся комплименты Дина.
— Утренняя звезда, как ты выросла!— воскликнул он, увидев меня. — Прошлой осенью я покидал ребенка... а теперь нахожу женщину!
(Через три недели мне исполнится четырнадцать, и я довольно высокая для своего возраста. Дин, как кажется, этому рад... в отличие от тети Лоры, которая всегда вздыхает, когда выпускает ткань из складочек на моих платьях, и считает, что дети растут слишком быстро.)
— «Так проходит время», — сказала я, цитируя девиз на циферблате солнечных часов и чувствуя себя умудренной опытом.
— Ты почти с меня ростом, — сказал он, а затем добавил с горечью: — Хотя, разумеется, Кривобок Прист не слишком внушительного роста.
Я всегда избегаю любого упоминания о его плече, но на этот раз не могла промолчать:
— Дин, пожалуйста, не язвите на собственный счет... по крайней мере, когда говорите со мной. Я никогда не думаю о вас как о Кривобоке.
Дин взял меня за руку и взглянул мне прямо в глаза, словно пытаясь читать в моей душе.
— Ты уверена в этом, Эмили? Разве у тебя не возникает желания видеть меня не хромым... и не кривобоким?
— В том, что касается вашей жизни, да, — ответила я, — но в том, что касается моей, тут нет никакой разницы... и никогда не будет.
— И никогда не будет!— Дин выразительно повторил эти слова. — Если бы я был уверен в этом, Эмили... если бы я только был уверен в этом.
— Вы можете быть уверены, — горячо заявила я. Я была раздражена, так как он, похоже, сомневался в моей искренности... однако что-то в выражении его лица вызвало у меня некоторое смущение. Я вдруг вспомнила тот день, когда он снял меня с утеса в бухте Молверн и сказал, что моя жизнь принадлежит ему, так как он ее спас. Мне не нравится мысль о том, что моя жизнь может принадлежать кому-то, кроме меня самой... Я не хочу, чтобы она принадлежала даже Дину, как бы он мне ни нравился. А в некоторых отношениях Дин нравится мне больше, чем любой другой человек на свете.
Когда стемнело, на небе появились звезды, и мы рассматривали их в отличный новый бинокль Дина. Это было так увлекательно! Дин знает о звездах всё... мне кажется, он знает всё обо всём. Но, когда я сказала ему об этом, он ответил:
— Есть один секрет, в который я не проник... за то, чтобы раскрыть его, я охотно отдал бы все мои знания... один секрет... возможно, он навсегда останется для меня секретом. Как осуществить... как осуществить...