Как мой отец мог так поступить с ним? Это же бесчеловечно.
Я подумываю отвлечь Шона сексом, но поскольку не вижу ни намека на его возбуждение, решаю отказаться от этой идеи. Чем ближе мы к месту, где якобы проживает Василий Соболев, тем сильнее я нервничаю. Записка с адресом может оказаться ловушкой. Дополнительной гарантией, что беглый Альфа будет пойман.
Когда мы подъезжаем к огромному многоэтажному дому, Шон так же не выглядит счастливым. Он с каменным лицом осматривает здание, словно жаждет взорвать его своим взглядом.
Выйдя из машины, я пытаюсь охватить бесконечно тянущийся дом. Никогда не видела ничего столь масштабного и столь уродливого. Мне кажется, тут живет не менее пяти тысяч человек. Я с тоской вспоминаю свой маленький домик на опушке леса, где всегда тихо и много зелени. Здесь же, наоборот, множество налепленных друг на друга балконов, море спутниковых тарелок, нескончаемые ряды бельевых веревок, огромные кучи старой мебели, бетонные вазоны для цветов и пластиковые садовые стулья.
Я, задрав голову, с недоверием рассматриваю уходящий ввысь фасад.
— Неужели он здесь живет?
— Этот парень умен, — отзывается Шон. — Здесь легко затеряться.
Мой страх перед людьми утихает, но, когда мы входим в казарменного типа обшарпанный подъезд, меня начинает подташнивать. И вовсе не из-за страха, что нас, возможно, ждет западня. На допотопном скрипучем лифте мы поднимаемся на девятый этаж. Я бы предпочла пойти по лестнице. Но, учитывая наше нынешнее положение, мы не можем терять ни минуты. Да и я слишком взвинчена.
Пройдя по коридору, что тянется во всю длину дома, мы останавливаемся возле девятьсот сорок седьмой квартиры. Шон буравит взглядом незаполненную табличку для имени над дверным звонком.
— Вот сейчас и выясним, честен ли был твой таинственный доброжелатель.
Шон крайне напряжен. Все его чувства сосредоточены на окружающем нас и том, что скрывается за этой дверью. Не дожидаясь, пока он решится, нажимаю на звонок.
Чего тянуть? У нас все равно нет выбора. Я нервно вцепляюсь в руку Шона.
За дверью слышатся шаги и… минутная тишина.
«Он смотрит в глазок».
Затем дверь открывается. Круглое лицо, светлые волосы с залысинами на высоком лбу и белесые глаза. Перед нами довольно невзрачный мужчина, один из ученых с видео. Но почему он больше не работает в GenTech?
— Василий Соболев? — спрашивает Шон твердым как сталь голосом.
Мужчина коротко кивает, но по его бесстрастному лицу невозможно понять, что он думает о нашем внезапном появлении.
— Входите, — приглашает он нас широким жестом.
Он прекрасно говорит по-немецки, но с явным русским акцентом.
Я слегка теряюсь.
— Вы ничуть не удивлены.
— Нет. Я ждал вас, — закрыв за нами дверь, Василий ведет нас в небольшую кухню. — Пожалуйста, садитесь. Вы наверняка проголодались и хотите пить.
Его гостеприимство выглядит искренним, но ситуация от этого не становится менее абсурдной. Мужчина определенно знает нас. Возможно, даже хорошо. А вот нам он незнаком. Мы видели его лишь на видео. Это вызывает странные ощущения, и я чувствую себя крайне уязвимой. Поэтому хочу вежливо отказаться, но тут замечаю предупреждающий взгляд Шона и проглатываю те слова, что уже готовы сорваться с языка.
Поскольку я — кроме батончика с мюсли — ничего не ела, то перекусить было бы неплохо. Шон, напоминающий сейчас натянутую тетиву лука, пристально наблюдает за каждым шагом Василия. Одно неверное движение мужчины, и Шон набросится на него.
— Я получила записку, — говорю я, — с обещанием, что вы нам поможете.
— Я действительно могу помочь, — с невозмутимым видом Василий ставит на стол хлеб, воду, рюмки, а затем вытаскивает из холодильника колбасу и бутылку водки. Перед тем как разлить алкоголь, он достает еще нож и тарелку. — Но сначала, — он поднимает вверх наполненную до краев рюмку, — предлагаю выпить. За ваш успешный побег и долгожданный момент истины.
Шон сидит, скрестив на груди руки, и, по всей видимости, пить водку не намерен. Я чувствую, что ему очень хочется схватить мужчину за грудки и вытрясти из него всю информацию. Пытаюсь немного успокоить его, поглаживая по плечу. Неразумно угрожать единственному человеку, предложившему нам помощь.
Пока мы жуем, по правде говоря, без особого аппетита, Василий опорожняет полбутылки водки, сообщив, что знал меня еще ребенком. Якобы даже был в нашем доме постоянным гостем.
— Почему я этого не помню? — недоумеваю я.
Его лицо мрачнеет.
— Потому что тебе стерли часть памяти.