Отец снова был в отъезде, и поэтому я не мог рассчитывать на его помощь. Он занимался серьезными делами и часто уезжал в Белград. После школы я бежал прямиком домой, чтобы продолжить создание моего «Титаника», я даже перестал играть в футбол. Именно в этот момент мое ощущение времени изменилось. Я больше не сравнивал свой путь с полетом Гагарина. Мое сердцебиение учащалось, когда я был рядом со Снежаной Видович, и время летело слишком быстро. Только мы оказывались вместе, как тут же приходилось расставаться, будь то на перемене или по дороге домой. Но когда я посвящал себя «Титанику», время останавливалось. Для меня это было так странно. Я словно оказывался в другом месте, в стране, где со всех часов сняли стрелки. Как только я садился за свой «Титаник», то моментально перемещался в мир, где больше не слышался скрип креплений бельевой веревки, где деревья не гнулись от ветра, где я не ощущал голода и мог долгое время обходиться без сна. Гагарин наверняка чувствовал то же самое в космосе.
— Именно так живут творческие люди, им плевать, который час, полночь на дворе или рассвет, и есть ли у них какая-нибудь еда. Художники поглощены своей жизнью, они замыкаются в своем мире, и ничего другого для них не существует! — объяснял мой отец, большой знаток по этой части.
Я любил время, посвященное созданию «Титаника», почти так же сильно, как те минуты, что проводил со Снежаной. Каждый вечер я прерывал свою работу ровно в половине седьмого и выходил на улицу. В это время Снежана Видович возвращалась домой. Спрятавшись у нижних ступенек, я кричал:
— Эй!
— А! — отвечала она, останавливаясь.
Не говоря ни слова, я целовал ее и пулей бросался к дому. Я ходил целовать ее каждый вечер, как взрослые по утрам ходят на работу.
Сооружение моего корабля заняло у меня много времени. В конце у меня возникли проблемы с клеем. Я соединил лист фанеры и деревянные детали при помощи клея UHU, но поскольку он был дорогой, мне пришлось приклеивать картонную палубу другим составом: смесью муки и кипятка. Моя затея превзошла все мои ожидания: «Титаник» вызвал всеобщий восторг.
По дороге в школу я снова вспомнил о скорости полета Гагарина в космосе. В тот день, торжественно держа своего «Титаника», я думал о том, что скоро увижу Снежану Видович. Когда мы выложили свои работы на стол, я был невероятно возбужден.
— Если бы у меня был еще день в запасе, мой «Титаник» был бы еще красивее, — объяснил я учительнице.
— Куда же еще красивее, — ответила она с улыбкой, — он — само совершенство!
На перемене Снежана пришла в наш класс. Она посмотрела работы и поздравила меня:
— Твой корабль замечательный. Остальные работы по сравнению с ним — полная ерунда!
Я получил высший балл. Ремац Славица легонько дернула меня за ухо и сказала:
— Вот видишь, малыш, стоит только захотеть. Можешь передать своей матери: твой интерес пробудился.
Я со всех ног бежал по улице, спускавшейся от школы к нашему дому. На самом деле это была не совсем обычная улица. Улицу Горуса посередине преграждали каменные лестницы. Квартал, где я жил, был типичен для Сараева — крутые тропинки и рытвины, преобразованные в улочки. Все прилегающие улицы выходили на улицу Тито. Я гордо размахивал своим макетом. Моя оценка и мой «Титаник» вызывали во мне чувство, которое взрослые называют гордостью. Минута была торжественной. Впервые в жизни никто меня не одергивал, не велел держать голову прямо, расправить плечи — все, что обычно у меня не получалось. В Сараеве люди очень рано привыкали сутулиться. Поскольку здесь всегда было либо слишком жарко, либо слишком холодно. Складывалось ощущение, что жители города чувствовали себя униженными из-за всех этих метеорологических перепадов. Зимой я съеживал плечи, чтобы оставить меньше шансов холоду, а в летнюю жару пробирался по улице Горуса и ее переулкам, словно мышка. Возможно, из-за этого искривления позвоночника или по каким-то другим причинам жители Сараева частенько называли друг друга крысами.
По дороге домой, которую я знал как свои пять пальцев, я мчался с такой скоростью, что позавидовал бы сам Юрий Гагарин. Влюбленный в Снежану Видович, гордый своим «Титаником», я торопился скорее вернуться, чтобы доставить удовольствие матери. Отец был еще в отъезде. Время от времени я останавливался, чтобы перевести дух. В моих руках «Титаник» казался больше, чем я сам. Полметра в ширину, столько же в высоту. Я заметил свою мать, развешивающую белье на веревке между окном и акацией. Как только она возвращалась с работы, сразу же снимала с веревки сухое белье и развешивала мокрое. Она работала бухгалтером на факультете гражданского строительства. Когда кто-то ее спрашивал «Как дела?», она отвечала: «Нормально, работаю как вол». Я помахал ей рукой, но она меня не видела. Ее скрывали простыни, надувшиеся на ветру, словно паруса невидимого судна, на котором она плыла.