— Я чувствую, что он гнется, и он гнется, вот как. Я стараюсь представить себе, как мне будет приятно, когда все у меня получится, и я чувствую, как это удовольствие становится все больше, пока что-то не происходит внутри меня. Потом я смотрю на металл, и он гнется. То же самое, когда я двигаю предметы. Если я просто думаю, что вот сейчас он сдвинется с места, тогда он не двигается. Но если я чувствую, как он движется, тогда все получается. Я чувствую все желудком, по правде. А ты, где ты чувствуешь, тоже в желудке?
— Да, я тоже чувствую все желудком, — ответил я. — Это очень мощное чувство. А как ты узнал, Иван, что можешь такое делать?
— Однажды я играл со своим старшим братом, и он здорово разозлил меня, так что я запустил в него камнем. Но не бросил его рукой, как обычно бросают, а как-то получилось, что он сам полетел по воздуху. Правда, я теперь ничего такого не делаю, — пристыженно добавил он.
— Почему?
— Потому, что брат Маттиас говорит, что нехорошо пользоваться Даром для этого. Я должен пользоваться им, чтобы помогать людям или проявлять к ним любовь. Если я пользуюсь Даром, когда становлюсь злым, тогда мне делается плохо.
— Плохо? Как плохо?
— В голове… начинает болеть очень сильно.
— Ну-ка, расскажи мне про это еще… у меня и у самого бывает, что голова болит.
— Когда я пользуюсь Даром для того, чтобы делать что-то хорошее, тогда мне самому внутри становится хорошо. — На лице Ивана появилась совершенно детская счастливая улыбка. — Но когда я делаю людям больно, тогда он словно дает мне сдачи, и мне тоже становится больно. Брат Маттиас говорит, что все нами сделанное нам же и вернется… по-моему, так он говорит.
Он посмотрел на монаха и улыбнулся, и брат Маттиас улыбнулся ему в ответ. Его детская непринужденность была просто-таки заразительна, и я сам почувствовал, что в его обществе мне стало гораздо спокойнее и свободней. В нем не заметно было той мудрости, что я почувствовал в Анне, но Иван, несомненно, жил в каком-то своем мире, совершенно не похожем на мир остальных детей.
— А как тебе здесь? Дружишь с другими детьми? — спросил я.
— Мне тут нравится, потому что они понимают меня больше, чем те, что дома. Но я скучаю по маме.
— А по отцу?
— Мой отец умер еще до того, как я родился. У меня только мама и брат, так что мне скоро домой возвращаться, чтобы они там не оставались одни. Мне хочется научиться пользоваться Даром так, чтобы помогать им.
— А ты знаешь, как это можно делать?
— Нет, но я все время думаю об этом. Вот бы сделать так, чтобы деньги улетели из банка и прилетели к нам домой.
От радости он даже захлопал в ладоши, но брат Маттиас что-то строго сказал ему, и мальчик присмирел.
— Или что-то еще придумаю.
— А ты чувствуешь внутри себя всех остальных детей? — спросил я. — Всех тех детей в мире, у которых есть Дар? Да. И это было все, что он сказал.
— А на что это похоже?
— Не знаю.
— Оно делает тебя счастливым? — спросил я, стараясь его немного растормошить. Непонятно было, с чего вдруг он стал таким немногословным.
— Наверное, так… мне делается хорошо.
— Хорошо как?
Он бросил беспомощный взгляд на брата Маттиаса, но тот не пошелохнулся.
— Мне делается радостно, что есть еще много других детей, которые видят то, что я вижу, — наконец сказал он.
— И что же ты такого видишь?
— Много чего. Я вижу, как живут люди и как все могло бы измениться, если бы они жили вопросом.
— Ты хочешь сказать, тем вопросом, который дети хотят задать миру?
— Да… ты знаешь, что это за вопрос? — теперь уже он спросил меня.
— Я скажу тебе, как я думаю, а ты мне ответишь, правильно или нет.
Он кивнул в ответ.
— Как бы ты действовал, если бы ты знал, что ты уже и сейчас Эмиссар Любви? Начали! — правильно?
— Слово в слово… кто-то тебе сказал или ты сам знал?
— Я встретил мальчика, такого же, как ты. Его звали Марко. Это он мне сказал. Он тоже был из Болгарии и учился в этом монастыре. Я пришел сюда, чтобы снова его найти. А ты встречался с ним когда-нибудь?
— Нет, но я помню его, — сказал Иван.
— Что ты имеешь в виду?
— Ну, я его никогда не видел, но мог чувствовать его внутри. А сейчас не могу, сам не знаю почему.
— По-твоему, он куда-то уехал? — спросил я.
— Я не знаю… просто не чувствую, и все.
— Иван, — вмешался брат Маттиас, — хочешь что-нибудь показать для Джеймса из того, что ты умеешь? Согнуть что-нибудь?
Иван охотно кивнул, и брат Маттиас достал ложку из кармана рясы. Мне даже подумалось, что у него, наверное, всегда наготове что-то такое, на случай подходящей ситуации. Он прошел в другой конец комнаты и накрыл ложку большой керамической миской. Затем вернулся к нам и устроился на кушетке.