Фултон неохотно ушел, открыв ворота и исчезнув в темноте. Эмма поспешила в дом, разыскивая Хлою.
Ее приемная мать сидела в маленькой гостиной, слушая нежную мелодию музыкальной шкатулки с отрешенным выражением на искусно накрашенном лице.
Когда Хлоя увидела Эмму, она закрыла бронзовую крышку музыкальной шкатулки и улыбнулась:
— Привет, дорогая. Фултон ушел?
— Да, — ответила Эмма, приглаживая юбки, прежде чем сесть в кресло напротив Хлои.
— Хорошо. Не могу понять, что ты находишь в этом неуклюжем бабуине.
Эмма привыкла к грубоватым высказываниям Хлои и промолчала. В самом деле ей самой временами казалось, что Фултон довольно неуклюж.
— Он джентльмен, — сказала она, не вспоминая, что только что уколола его вышивальной иглой, чтобы заставить убрать руки. — Расскажи мне о взрыве в салуне. Я весь день ждала, чтобы послушать, что случилось.
Хлоя устало вздохнула.
— Старый Фредди Фидденгейт праздновал свой день рождения. Он загадал желание и стал дуть на запал шашки динамита, но пламя не погасло.
Глаза Эммы расширились, одной рукой она в ужасе зажала рот.
— Кого-нибудь убило?
— Нет, но у нас наверху парень, который сильно пострадал. Док говорит, что у него сломаны ребра и его порезало разбитым стеклом.
Эмму передернуло, когда она представила одинокого беднягу, страдающего в комнате для гостей.
Хлоя продолжала свой рассказ.
— У Чарли Симмонса сломана нога: он стоял у бара, как обычно, и вливал в себя ту гадость, которую они там подают. Фило Деанджело потерял два пальца на ноге. Остальные просто напугались до смерти.
Касаясь руки Хлои, Эмма мягко проговорила:
— Ты замучилась. Ложись, а я принесу тебе горячего молока.
Хлоя поморщилась.
— Ты же знаешь, я не выношу молоко. И кроме того, мне надо вернуться в «Звездную пыль» и посмотреть, все ли там в порядке. Ты знаешь, что мне надо заботиться о своих девочках.
Эмма знала, что никакие уговоры не заставят Хлою остаться дома, если она надумала уйти.
— Очень хорошо, иди, — сказала она. — Я сама выпью горячее молоко.
Вставая с кресла, Хлоя как бы в изумлении покачала головой.
— Ты скучна, как беззубая старуха, — сказала она. — Тебе следовало бы быть на улице при свете луны, позволяя красивому молодому человеку целовать себя и держать твою руку. И я не говорю об этом надутом банкире.
— У меня нет желания, чтобы меня целовали, — чопорно проговорила Эмма, направляясь к лестнице.
— В этом и проблема, — продолжала Хлоя. — Мне кажется, ты просто стараешься показать всем, что не похожа на меня.
Эмма поднялась до половины лестницы. Несмотря на то что Хлоя управляла процветающим борделем, на всей территории нельзя было найти человека добрее ее.
— Мне все равно, что думают люди, — ответила Эмма, но понимала, что это неправда, так же как и Хлоя.
ГЛАВА 2
Эмма заканчивала приготовления ко сну в своей просторной комнате при свете мерцающей свечи. Керосиновая лампа светила бы ярче, но мягкий свет горящего фитиля позволял ей чувствовать себя Джейн Эйр. Она легко могла вообразить, что мистер Рочестер находится в соседней комнате.
Тихо напевая, она взяла медный подсвечник и отправилась поглядеть на бедного страдальца в комнате для гостей.
Она знала, что не заснет, если сначала не посмотрит на него. Это ведь по-христиански.
Эмма шла осторожно, стараясь не капнуть воском на ковры, чтобы не навлечь на себя гнев Дейзи — поварихи и домоправительницы Хлои.
Выйдя из комнаты, она прислушалась, но ничего не услышала. Она открыла первую дверь прямо напротив своей комнаты и тихо прокралась в комнату для гостей.
На постели лежала неясная фигура, но Эмма не слышала дыхания, и это ее встревожило. Если верить Хлое, большинство мужчин громко храпят во сне.
Девушка все ближе и ближе подходила к кровати.
— Сэр, — прошептала она, боясь напугать бедного страдальца. — Сэр, вы не спите?
В ответ было молчание.
Эмма встала у постели. Она наклонилась, свеча давала слабый свет, так как не было луны — и случилось неслыханное. Пламя свечи коснулось марлевых повязок на груди мужчины, и они загорелись.
На миг Эмма была в таком ужасе, что не могла шевельнуться. К тому времени, когда она пришла в себя и поставила свечу, огонь уже разгорелся.
Мужчина проснулся с проклятием, и его крик вывел Эмму из прострации. Она стала руками сбивать пламя.
Невидимый незнакомец вскрикнул, а потом выдохнул:
— Ради Бога, пусть я лучше сгорю!
Эмма продолжала бить по бинтам, пока последний язычок пламени не погас, потом повернулась и зажгла керосиновую лампу своей свечой. При более ярком свете стало видно, что в постели лежит красивый мужчина лет тридцати, его руки и грудь покрыты обгорелыми повязками, ребра туго забинтованы полосками старой простыни.
Это был тот самый мужчина, с которым Эмма столкнулась у железнодорожных путей утром, и она почувствовала, как к горлу подкатил комок сладкого ужаса.
— Простите меня, — с трудом произнесла Эмма.
Мужчина не выглядел расположенным принимать ее извинения. Его зеленовато-карие глаза яростно горели, когда он подтянулся, чтобы сесть, и даже при свете лампы Эмма заметила, как он побледнел от боли.
— Я когда-то знал кое-кого, похожего на вас. Это был янки, охранник в лагере военнопленных.
Придерживая халатик, Эмма подтащила кресло, не обращая внимания на его безжалостное замечание.
— Боюсь, эти повязки придется заменить, — сказала она. — Так как доктор Ваверли обычно трезв только днем, я лучше сделаю это сама.
Он недоверчиво разглядывал ее.
Эмма вздохнула.
— Я извинилась, не так ли?
Он прищурился.