— Что вы делаете, князь?
Непостижимое изменение! Сумасшедший оставил слугу, которого душил руками, и робко поднялся с земли, потупил глаза, сложил руки. Эмма казалась божеством, перед которым уничтожаются его злость и сила. Дедушка, изумленный ее неожиданным поступком, признавался потом, что в это время он не узнал своей кроткой, тихой Эммы, что лицо ее засветилось чем-то неестественным, что, оживленная чем-то непонятным, она, с своим скромным, нежным лицом, своею легкою талиею, когда в то же время в быстром порыве ветерок сорвал с груди ее легонький платочек, — походила на одного из Клопштоковых бессмертных духов. Старик любил читать "Мессиаду" и очень любил свою Эмму: не удивляйтесь его уподоблению.
— Сядьте здесь и будьте спокойны! — продолжала Эмма, все еще сама не понимая, что говорит, но смело указывая сумасшедшему на дерновую скамейку. Он безмолвно повиновался.
— Можно ли так бесчеловечно поступать! Вы убили бы этого бедного человека!
— Убил? А что такое "убил"? Они били меня, они мучили меня! — Сумасшедший заплакал, как дитя. — Я не стану драться, — продолжал он, смотря на Эмму, — если ты этого не хочешь, — только не сердись.
— Как можно хотеть убивать людей! Но сидите же спокойно.
— Но не уходи же от меня, — сказал сумасшедший, протягивая к ней руки, — и не вели им меня трогать.
— Будьте только смирны.
— У меня опять заболела голова. Дай мне свою руку — вот здесь у меня болит! — Он протянул свою руку к Эмме; она бестрепетно дала ему свою руку, и он приложил ее к голове.
— Лучше ли вам теперь?
— Лучше. — Он отнял руку Эммы от головы своей и с улыбкою, внимательно рассматривал эту милую, нежную ручку.
В изумлении от всего происходившего стояли дедушка и слуги княжеские. Дедушка тихонько подошел к Эмме и дернул ее за платье. Эмма оглянулась.
— Эмма! что ты делаешь! Отойди от него, пойдем домой! — сказал дедушка.
— Как же оставить его? — отвечала тихонько Эмма, печально улыбаясь. — Вы видите, что он только меня и слушается.
— По-немецки говорит! — сказал сумасшедший, улыбаясь и указывая пальцем на старика.
Эмма отняла у него свою руку; управитель и слуги осмелились опять подойти ближе. Эмма отступила.
— Ваше сиятельство… — произнес управитель.
Одной рукой сумасшедший ухватился за беседку, и она вся затрещала от его усилия выломить из нее палку. В ужасе отбежали слуги княжеские. Эмма снова произнесла:
— Вы обещали быть спокойны, — и сумасшедший сел на скамью, будто послушливое дитя.
— Как же мне уйти отсюда? — спросила Эмма у дедушки.
Слуги подошли к старику.
— Ваше высокоблагородие! — сказал ему тихо управитель, — позвольте мне доложить об этом их сиятельствам. Я тут ничего не разумею, изволите видеть. Надобно позвать нашего доктора.
Но доктор шел уже в это время по садовой дорожке. Один из слуг успел его обо всем уведомить. Доктор был старый человек в синем старомодном фраке. Он отрекомендовался дедушке Эммы с старинною немецкою оригинальностию.
— Извините, любезный сосед, — сказал доктор, — а может быть, когда узнаем друг друга поближе, и любезный друг, извините, что вас обеспокоил наш больной негодяй! Вы не поверите, как хитр бывает человек, когда лишится употребления рассудка. За два часа я оставил его такого смирного; он пил лекарства и во всем меня слушался — а между тем, вообразите, что он напроказил после того!
— Объясните мне, господин доктор, что все это значит? — говорил дедушка, указывая на Эмму, стоящую подле князя, и на князя, который смотрел на нее, улыбался, был тих, спокоен и, казалось, с жадностью глотал воздух, сделавшийся для него целебным от присутствия Эммы.
Дедушка наскоро пересказал доктору все события. Доктор угрюмо задумался, долго качал головою, долго чертил палкою по песку, наконец поднял голову и протяжно отвечал:
— Изъяснить, любезный сосед, не откажусь, но прежде всего позвольте мне, как честному человеку, уверить вас, что я не употреблю во зло вашей доверенности, и потом спросить: сколько лет вашей внучке?
— Я потерял дорогою, ехавши из Петербурга, или в Петербурге где-нибудь календарь, в котором был записан день ее рождения.
— О дне ни слова, но год…
— То-то, и года-то хорошо не знаю; должно быть, ей восемнадцать или девятнадцать лет.
— Характер ее?
— Ангельский.
— Это сказано неопределенно; судя по виду, должно думать, что характер ее холеро-меланхолический.
— Она одно утешение наше со старухою.
— Хм! утешение! И одна внучка у вас?