— Мой любезный г-н доктор, — сказала княгиня, — я ждала вас нетерпеливо.
— Як вашим услугам, княгиня, — угрюмо отвечал доктор. — Что вам угодно?
— Могу ли думать о чем-нибудь, кроме одного!
— Теперь в самом деле, княгиня, пришло время доказать на деле ваши слова: точно ли думаете вы только об одном, то есть о жизни вашего сына.
— О жизни? Боже мой! вы меня пугаете!
— И не думал пугать: вы решительно можете спасти его — или погубить, также решительно.
— Спасти! Говорите, ради бога, говорите, г-н доктор.
— Да! это в вашей воле. Более говорить нечего. — Доктор спокойно сел на диван и начал нюхать табак из своей огромной золотой табакерки.
— Сжальтесь над беспокойством матери, скажите скорее!
— Но я не имел еще чести слышать вашего ответа на первые мои слова.
— Чего пожалеем мы для нашего Поля! Деньги — все что вам угодно!
— А если бы это стоило пол-имения вашего?
— Г-н доктор! я не понимаю…
— А, кажется, очень понятно: если бы это стоило пол-имения, сказал я. Дело идет не о таком лечении, где говорится только о возможности вылечить, — нет! Сын ваш через полгода непременно будет здоров, как первый едок лондонского бифштекса и первый боксер смитфильдского рынка, или вы можете сказать мне в глаза, что я величайшая скотина, и приказать вашим лакеям вытолкать меня в шею!
— Ваша услуга будет оценена во что вам угодно.
— Моя услуга уже оценена тем, что вы мне договорились платить и платите. Больше мне ничего не надобно. Понимаете, княгиня: ни одного талера лишнего! Не обо мне тут дело. И разве мог бы я сказать о самом себе, что вылечу наверное не только сумасшедшего вашего сына, но даже одурелую кошку?
— Я вас не понимаю. И без этого я хотела спросить вас, что значит нелепое происшествие, о котором рассказывал мне управитель? Что это за немка? Что было в саду у нашего соседа? Мне крайне неприятна история, где может быть вмешано наше имя. Доктор молчал.
— Я хотела видеть сына моего, пошла к нему и увидела его спящего, накрытого каким-то женским платочком. Мне сказали, что он спит уже двенадцать часов сряду и вы не велели его трогать.
— Но, мой друг, — сказал князь, — разве ты не побоялась идти к нему в павильон?
— Вы ничего не знаете: он переведен теперь в свои комнаты.
— Как? Он здесь — в комнате? Но его припадки ужасного бешенства? — Доктор молча взглянул на князя. — Я говорю об опасности припадков его, — сказал князь в замешательстве. — Вы полагаете, что пребывание его здесь не опасно? — с робостию прибавил князь.
Доктор не хотел ничего отвечать ему, оборотился к княгине и смотрел на нее пристально.
— Если бы не лекарь явился, но сделалось чудо, и ангел божий слетел на землю для исцеления вашего сына, — согласитесь ли вы наградить его всем, чего только он потребует?
— Странные речи, г-н доктор! Вы шутите, когда я совсем не расположена шутить.
— Читали ль вы, г-н доктор, сочинение шалуна Аруэта? "Examen important de Milord Bolingbroke, ou le tombeau du Fanatisme" [13]? — спросил князь усмехаясь.
— Читал: мерзость, о которой не стоит труда говорить. Разрешите же, княгиня, мой вопрос?
— В наш век, любезный доктор, не верят и старинным чудесам, не только не видят их вновь, — промолвила княгиня с принужденною улыбкою.
— Но если бы чудо сделалось с вашим сыном? — с жаром возразил доктор. — Вы все еще молчите? Так оно уже сделалось! — вскричал доктор, с досадою поднявшись с дивана, — сделалось: ангел слетел с неба. Умейте оценить его, люди, кто бы вы ни были, князья или мужики! Великий Месмер! Друзья мои — вы, Жюсьё, Бекман! для чего нет вас здесь!
— А! я был у Делона в бытность мою в Париже и видел его магнетические ванны и гальванические кондукторы — это очень любопытно! — сказал князь.
— Вы смотрели без веры, а надобно не видеть, но верить: иначе чудес нет на свете! Ради бога, увольте меня от вашего Вольтера, князь: для вас довольно знать, что сын ваш выздоровеет. А вам, княгиня, как матери, и мне, как честному человеку, надобно более. От вас зависит спасение вашего сына и того ангела, который прилетел к нему для его спасения!
— Пожалею ли я чего-нибудь!
— Не в деньгах дело, не их требуют! Явился лекарь, который лечит сына вашего своею душою, своим бытием. Жизнь и смерть положены на весы вашего решения. Если вы безусловно не отдадитесь доверенности, если вы хоть мысленно воспротивитесь тому, что непостижимо для нас, чего ум наш не умеет понимать, — сын ваш погиб! Смерть — средины нет! Но так же верно и совершенное его спасение, при согласии и доверии вашем.