Здесь имеется в тексте сохраненный мною пробел. Видимо, Родольф, в очередной раз просматривая написанное им, встал из-за стола и отправился в спальню, чтобы выверить детали для изображения последних минут жизни Шарля, подлинных или придуманных им. Может быть даже, решив проверить, помещается ли в тесном ящике человеческое тело, он пригнувшись, успел опуститься одним коленом на дно, готовясь улечься. Далее, как я уже излагал в предисловии, возможно, последовал внезапный инфаркт, падение, крышка, за которую он инстинктивно ухватился перед тем, как окончательно свалиться, захлопнулась. Матрас, падая, повилял упитанной пружинной талией и успокоился… Так, думаю, не стало Родольфа. Всесильный Птицелов, Великий Небесный Ловчий, не считаясь с Фейербахом, поставил эту нелепую ловушку для Vanellus spinosus. Советую в этом месте остановиться. Даже если вы не слишком чувствительны, все же требуется время, чтобы прийти в себя, и продолжить чтение текста, словно вынырнувшего к нам из мутной глубины небытия…
12
Оме стал полным профессором и издал обширную монографию о еврейском рассеянии, поместив в послесловии к ней трогательный рассказ о гибели своего друга, палестинского философа Анри Саадауи, научившего свое сердце биться иначе, чем бьются сердца оккупантов, и не желавшего, чтобы оно остановилось в какой-нибудь из их больниц. Однажды философ собрал своих еврейских друзей (сторонников мира и палестинской свободы) в песчаных дюнах и стал копать могилу. Когда яма была уже достаточно глубока, он подозвал свою плачущую мать. Старушка, догадываясь о том, что должно теперь произойти, вздымала к небу руки в мольбах, причитала, но приближалась мелкими шажками. «Иди, иди сюда, мать», — ласково звал ее палестинский философ. Он протянул ей руки оттуда снизу, и нежно приняв ее, опустил рядом с собой. «Садись, садись на корточки, мать», — сказал он, и когда она присела, дважды выстрелил ей в затылок, а затем один раз в свое сердце, бившееся иначе. Сторонники мира покрыли землей погибших, а потом устроили на их могиле скромный памятник — пирамиду камней, из тех, что брошены были в оккупантов подростками Палестины. «Камни свободы», — такое имя у памятника. Оно очень нравится Оме, может быть, будет использовано им для названия одного из будущих произведений. Но и последнюю, уже изданную его книгу, судя по сообщениям в прессе, часто и охотно цитируют как в стране, так и за рубежом.
Оме вообще теперь проводит много времени за границей, и так же неизменно сопутствует ему Наполеон и заседает в президиумах. Последнее я обнаружил, когда соблазненный рекламой, отправился на его лекцию в Брюсселе по завершении небольшого путешествия по странам Бенилюкса, которое предпринял в память о нашей совместной с Эммой и Шарлем поездке по Кавказским республикам. С удивлением узнал я в зале и невысокого господина с круглым животиком и тонзурой на макушке, когда-то так громко хлопнувшего дверью на книжной ярмарке. И здесь он тоже выступил и заявил, что европейцы, жители пораженного стокгольмским синдромом континента, заболели также и философией self-hating Jews — они почувствовали, что превратились в евреев, и прониклись ненавистью к самим себе. Вообще же в этой философии (как и в стокгольмском синдроме), постарался он больнее уязвить аудиторию, ему чудится что-то родственное с инцестом. Хлопать дверью господину с тонзурой здесь не пришлось, в зале поднялись шестеро решительных парней, они кричали на него гортанными голосами и в итоге вытолкали вон. Причем одному из них, я заметил, удалось пребольно ущипнуть его за лысину.