В самый постный зимний день года я включаю телевизор. В этот день на всех каналах одни лишь заставки. Когда я добираюсь до кроличьих ушек, я усаживаю на диван перед телевизором женщину, мною придуманную и в жилище моем наяву не присутствующую. На ней муаровое строгое платье из блестящих серых и матовых белых полос. Она узнает меня, несмотря на косой пробор. Но выглядит она недовольной, она не хочет соседства муарового платья и кроличьих ушек в одном пространстве. Я согласно киваю ей, выключаю телевизор, и тогда она вежливо и достойно уходит.
В прочие дни я сажусь за компьютер, посещаю форумы и оставляю едкие замечания по адресу участвующих в обсуждении, но никогда не возвращаюсь, чтобы узнать содержание ответов, предположительно возмущенных и ответно оскорбительных.
Когда голова моя начинает чесаться, я понимаю — пришла весна, вши вернулись. Они нарушают торжественность моей уединенности. Я срезаю старинной механической, никелированной, приятно щелкающей машинкой ненужные мне больше волосы и выбрасываю их за порог ко всем вшам».
Вот еще образчик моего творчества того времени. Рассказ «Английский алфавит»:
«Трижды я пытался заглянуть к A, но всякий раз его не было дома. Несколько раз звонил B, но телефон не ответил. Ткнулся, было, к C, но вовремя вспомнил, что он женат на очень неприветливой женщине, и она ни на миллиметр не отпускает его от себя. D всегда был невероятно заносчив. Встречусь, а он выкажет пренебрежение ко мне, и я буду себя презирать — зачем, дурак, навязывался. E — чрезвычайно красивая женщина, все будут смеяться надо мной, решив, что я пытаюсь чего-то там… F, знаю, давно эмигрировал. Прилечу, встретимся, а его дети будут разговаривать в моем присутствии на непонятном мне языке. Письмо G, помня об отрицании им любой современной техники (обоснование этого мне всегда было тошно выслушивать) я отправил по почте, но оно вернулось. Послал заказное, тот же результат. Что можно еще предпринять? Да и стоит ли? С очень близким мне когда-то H я поссорился, задев его чем-то. Ну, положим, мне удастся восстановить отношения, все равно ведь снова за что-нибудь обидится. I забрался высоко, через секретарей и секретарш не пробиться. Кто-то пытался, но впустую. J, она, скорее всего, примет меня, и даже дело снова дойдет до постели, и там, между простынями, упрек ее выразится в совершенной физической пассивности. Это уже было. klmn, четверка, которая вместе пьет пиво в кегельбане. O — помешана на сексе, будет страшно удивлена моему приходу, чего доброго, втянет меня в какие-нибудь свои проблемы с Х, которого она «по-прежнему любит». P попросит денег взаймы, он всегда это делал, и теперь будет хлопать глазенками, обратится с просьбой о нескольких тысячах просто так, только потому, что я сам ему подвернулся. Веселую Q я уже видел недавно на вечерней встрече с заезжим поэтом в занюханном зальчике при книжном магазине. Коренастый муж, на полголовы ниже ростом, придерживал ее послушную гибкую спинку. R — хам, если ему нужно в магазин, он потащит меня с собой. Если приспичит смотреть телевизор, нагло включит его при мне. S, известно мне, болен. Смертельно, безнадежно болен. Он при нашей встрече оживится, будет бодро разговаривать, но закрыв за мною дверь, весь съежится, еще больше помрачнеет и вернется к мыслям о близком и неизбежном. Больно. У T всегда дурно пахло изо рта. Он знает об этом и старается держаться на расстоянии, но иногда забывает. U! U! U! Нежная, любимая U! Нет тебя рядом со мною! V, выйдя замуж, стала W, и с тех будто прописана в другой галактике. С самим W я почти незнаком. Х будет подозрителен, начнет издалека выяснять, не прислала ли меня ненормальная O. Y? Кто такой Y? Почему я его совершенно не помню? Долго разыскивал Z, и когда наконец, раздобыв адрес, прислонил велосипед к стене его дома и нажал простую круглую кнопку звонка, на порог вышла женщина из обожженной солнцем соседней двери и спросила: «Разве вы не знаете? Он умер на прошлой неделе».
Бесполезен, ни к чему не ведет перебор английского алфавита».
Если рассказ показался вам зараженным мизантропией, — бог с ним, постарайтесь его поскорее забыть.
15
Шарля похоронили по еврейским обычаям, высокий худой раввин в длинном пиджаке откланялся в молитве, за что-то благодаря бога. Здесь я узнал, что матери Шарля уже нет в живых, отец его присутствовал, он был похож на легкую, поставленную на попа, не заправленную табаком седую папиросную гильзу. Его поддерживала за локоть неизвестная мне пожилая женщина. С некоторым опозданием узнавшая о происшедшем заплаканная Эмма связалась со мной, она попросила меня взять пока на себя обязанности по воспитанию Берты. Уж не знаю, приняла ли она это решение себе в наказание, ради блага Берты или из жалости и дружбы ко мне. У нее, я понимаю, и в мыслях не было, что я откажусь, и она была права. Она не верит, несмотря на мою очевидную причастность к гибели Леона, в преднамеренное убийство. Слава Фейербаху, ее трезвый ум отворачивается от подозрений в заговорах и конспирации. Посмотрев на дело со стороны, как это сделала не только Эмма, но и следователи, трудно предположить, что такой преступный замысел мог быть рассчитан и исполнен практически. Зато не трудно было ей догадаться, с какой нежностью и желанием я займусь воспитанием Берты. Я знаю, Эмма долго говорила с ней по телефону, объясняя ей свое решение. Мне не положено знать, как решаются такие вопросы между женщинами. Но Берта быстро привыкла ко мне, ей понравился заданный мною тон равенства между нами и то уважительное внимание, с которым я неизменно относился к ее желаниям и потребностям. Открытая, как большинство здешних детей, чисто женские вопросы она решала со своими школьными подругами, не догадываясь, что с их матерями существует у меня договоренность на сей счет. «Мы с такой-то (Нетой Шерер) и ее мамой накупили всякой всячины», — говорила она и протягивала мне счет из магазина. Я выписывал чек.