«…моя зубная щетка отвернулась ворсинками к стенке, спинкой ко мне, будто упрекает, а вот щетка Шарля смотрит в сторону, это хорошо, так и нужно сейчас, в ванной две струи бьют в талию сбоку, четыре — в поясницу, с противоположной стороны, у ног, — три, двум боковым можно подставить ступни, средняя не добивает до… когда в мыслях дохожу до этого «до», словесная ткань у меня почему-то разрывается и вместо слова вставляется образ, причем затушеванный, тщательно вымыть — и все, скользкая чистота, я — пуританка? «самая чистая девочка грязнее мальчика, мой свои «прелести» часто и тщательно» — прощальное материнское наставление, больше всего запомнилось, нет, было еще какое-то… да, «прелести» — это было ее обозначение, не могу сказать, чтобы «прелести» ощутили сегодня существенную или вообще какую-нибудь разницу, как это назвать? в технике… глупо было бы ожидать иного, женщина — замок, к которому любой ключ подходит, кто это сказал? неужели я? впрочем, ничего особенного, напрашивающееся сравнение, Родольф тонкокостный, может быть станет когда-нибудь пухленьким старичком, во снах будет сидеть перед двумя запретными тортами — одним белым (бизе, крем, орехи), другим темным, в тонкой, ломкой шоколадной оболочке? все рубашки окажутся приталенными, встанет перед дилеммой — либо широковата в плечах, либо тесновата в талии, что выберет? как тот забавный толстячок в супермаркете, порядочно за пятьдесят, который однажды сначала положил шоколадку в тележку, возил ее по магазину, а в конце, перед тем как подойти к моей кассе, выложил, кассирши заметили, что он всегда ко мне приходит, и стоило ему стать в хвост очереди, которая-нибудь из них вылетала из засады, садилась за дальнюю свободную стойку и кричала ему: «подходите, пожалуйста! свободно!» и он, бедняжка, брел к своим палачам, и даже без утешительной шоколадки в корзине, да, у Шарля кость шире, особенно в запястье, вспомнила — еще это ее объяснение, гораздо более позднее (по телефону), почему не взяла с собой: «отцовское воспитание гораздо лучше формирует характер девочки, готовит ее к семейной жизни, сколько видела материнских дочек, как правило — чертополох, им трудно быть половиной семьи, твой отец — очень хороший человек, он даст тебе больше, чем я смогла бы», она права? отцовское воспитание приучает к мужской любви, своего рода зависимость, все-таки тяжело… Родольф не ожидал, если бы надеялся, он постригся бы за пару дней до события, а может быть и больше, вдруг парикмахер схалтурит с филировкой, а он был только-только стриженный, под моими пальцами был свежевыбритый затылок, виски, по-моему, чуть-чуть, самую малость, разной длины, странно, что не заметил — не похоже на него, ах да — у него правый глаз «ленивый»? так что ли это называется? и приобрел бы, наверно, заранее самую лучшую и дорогую рубашку, я это хорошо чувствую — мужчины обожают хорошие рубашки — ведь по степени близости они в каком-то смысле — суррогат женщины, особенно, когда в отношении последней их возможности окончательно исчерпаны, да, подготовился бы — когда мы ехали только на ярмарку, он остановился вдруг на обочине дороги возле дерева, в ветвях которого запуталась длинная упаковочная лента, наверно улетела с какого-нибудь грузовика, он достал из багажника резиновые перчатки, надел их как доктор, вытащил ленту осторожно, так, чтобы не ломать ветки, сложил ее в пакет, туда же докторским жестом сбросил перчатки, эта лента на дереве висела минимум два года, я помню, мы же каждый день проезжаем по этой дороге — и я, и Родольф, он улыбался во время всей этой процедуры, придумал заранее — развлечь меня, да, смешно получилось, я вспомнила, что неподалеку отсюда кто-то забросил на высоковольтные провода пару связанных шнурками красных армейских ботинок, но, конечно, не сказала ему об этом, потом на светофоре он рванул вдруг вперед, как только загорелся зеленый свет, глянула на него, объяснил: «стоял рядом «Фольксваген», тип за рулем тебя разглядывал», подумал, помолчал, будто собирался добавить что-то, и это ожидание продолжения обязало меня никак не реагировать пока, но он так ничего и не сказал больше, намеренно заложил эту паузу? опасался нежелательной для него моей реакции? интуитивно сделал это или рассчитано? сколько лет знакомы, не знаю, где у него грань между интуицией и расчетом, и когда-нибудь разве я его «окорачивала»? смотрела на него «поверх очков»? я и очки никогда не носила, когда уже въехали в город, а он продолжал быстро ехать, вдруг пришлось довольно резко притормаживать, потому что мужик здоровенный, который до этого стоял на тротуаре, вдруг вышел на пешеходный переход, остановился, повернулся к нам лицом и стал как квочка приседать и обеими руками делать осаживающие знаки Родольфу — мол, успокойся, тише, я заметила, такие мужики громадные, чтобы подчеркнуть еще сильнее свои внушительные размеры, любят надевать безрукавки с огромным количеством нагрудных и боковых карманов и в них напихивать всяких угловатых предметов, вот и этот стоит со своими оттопыренными карманами как культурист с напряженными мускулами и Родольфа-гонщика усмиряет, я на них по очереди смотрю, а «гонщик» будто застыл, волосок брови не шевельнется, мускул на лице не играет, сквозь темные очки смотрит на этого большого дядьку и, кажется, как медный всадник на площади еще сто лет не пошевелится, только не в доспехах, а в джинсах и мягком пиджаке с благородной искрой, похоже на двуцветность молотого перца для стейков в баночке, да, вполне благородные цвета, правда, по погоде не было нужды в пиджаке, наверно, захотелось покрасоваться, а дядька закончил свое представление, сделал знак женщине на другой стороне дороги, и та с девочкой в одной руке и стопкой из трех корытец таких, в которые в ресторанах упаковывают на вынос блюда, не глядя на нас, пересекла дорогу, а за ней и он ушел, продолжая с ней разговаривать, но ношу ее себе не взял, мы поехали дальше, уже медленно, и я рассмеялась, тогда и Родольф вышел из своего ступора и начал улыбаться, возможно, слишком внезапно для него все это случилось на стоянке, не только для меня, но если бы он готовился, мог бы сорваться, жалко Шарля, он ничего не заподозрит, многовато мелких происшествий было по дороге на ярмарку, через два квартала после инцидента с карманистым мужиком дорогу нам стал пересекать черный полиэтиленовый пакет, и он так был похож на черепаху без головы, но с хвостом ондатры, так ловко взобрался и сполз с мощеного красным кирпичом разграничившего полосы дорожного треугольника и побежал нам под колеса, что я поневоле съежилась, Родольф почувствовал и затормозил, поехал только когда я кивнула головой, он теперь из-за Шарля спрячется на несколько дней, ему наверняка потребуется время, чтобы совладать с собой и изображать, будто все по-прежнему, во время прогулки по городу перед лекцией, мы проходили мимо супермаркета, и я подумала, что в последнюю недельную закупку продуктов забыла приобрести свечи (в эти выходные — годовщина смерти отца, мы собирались с Шарлем поехать на кладбище), мы вошли, нашли поминальные свечи, и я тут вспомнила — утром обнаружила, что и гигиенические прокладки у меня закончились, но неудобно было покупать их при Родольфе, видимо от досады я забылась и на кассе потянула к себе подписанный мною чек, а распечатку подтолкнула кассирше, та улыбнулась, по этому жесту тут же распознав во мне коллегу, а я смутилась — сколько лет прошло с тех пор, как я в последний раз захлопнула кассу, а до сих пор случается — срабатывает привычка, Родольф видел, конечно, все это, но сделал вид, что не заметил, почему? сразу догадался, в чем дело, и решил, что раз я не обсуждала с ним раньше наш первый год здесь, то и теперь не захочу? до такой степени заботится о моей гордыне и владеет собой? а я сумею скрыть от Шарля? сумею, наверно сумею, «лишь две вещи поражают меня: звездное небо надо мною и нравственный закон…», где? «во мне»! но какая же это философия? это игра словами, нажимающая на какие-то нервные окончания души, так же (наркотически?) действует мазок Ван Гога, не иначе как Родольф у колонны впрыснул мне свои идеи, или уже в машине, бедный Шарль, кого-нибудь да предашь, не себя, так другого, как же я-то решилась? сказал кто-то, не помню, кто, — женщине на глаза попадается соблазнительная пуговица, она под нее придумывает платье, это не про меня, мне всегда недоставало спонтанности, это Родольф оторвал меня от почвы, Родольф был во мне — значит, он теперь мой нравственный закон? во мне сменился внутренний закон? или у меня теперь два внутренних закона? потолок — вместо звездного неба, белый, какую маску наденет Родольф? в детстве у меня была маска лисички, очень тяжелая, не такая, какие сейчас продают, но я ее любила, и мне нравился запах клея, нравилось, как глухо звучал из нее мой голос, но бегать в ней нельзя было, она тогда сползала с лица, а резинка давила на уши, да, маску невозмутимости,