— Тогда — в ванной комнате, — сказал сосед.
— Там не развернуться, — ответил приятель.
— Мы поставим стул в самой ванне, и я сяду на него.
На это предложение у приятеля нашлось сразу два возражения — стул будет скользить в ванне, а волосы забьют сливное отверстие. Он с тоской подумал, как же он отобьется от предложения стричься, сидя на унитазе, но тут сосед заподозрил, что мой приятель просто не хочет его стричь. Он не обиделся. Это не в его правилах. И они вместе пошли ужинать в Макдональдс. В кошельке соседа не нашлось достаточно денег, чтобы расплатиться. Приятель хотел рассчитаться за двоих, но сосед мой не согласился. Он расстегнул поясной ремень, самую малость приспустил брюки на глазах удивленных посетителей и служащих и достал из потайной холщовой сумочки на ремешке купюру в двадцать долларов. Заведение, конечно, было некошерным, но сосед мой спохватился только когда насытился, и вытряхнул из картонного стаканчика на поднос последние несколько чипсов. Он посокрушался немного, ведь не будучи религиозным ортодоксом, он все же строго соблюдает еврейские традиции.
В принципе, — очень удобный в общении, хороший и добрый человек, согласился приятель с моим мнением о соседе.
Когда мне пришлось менять квартиру, сосед пришел на помощь. Его родственники как раз сдают свое бывшее жилье, оно стало тесно для них после рождения четвертого ребенка, — таковы были его сопутствующие пояснения. Люди они с широким сердцем, — так отрекомендовал он их самих. Я осмотрел квартиру. Она была на нижнем этаже, унитаз в туалете был с трещиной, а стена одной из комнат, видимо, бывшей веранды, представляла собой просто жалюзи во всю стену. В квартире еще жили новые репатрианты из России.
— Вы нашли вторые ключи от входной двери? — спросила между делом хозяйка молодого человека.
— Я нашел, нашел и не нашел, — на вновь изученном языке, иврите, ответил молодой квартирант.
— Так, где же ключи? — переспросила она.
— Я нашел, нашел и не нашел, — снова огорченно повторил безответственный квартиросъемщик.
— Он искал, искал и не нашел, — объяснил я хозяйке. Мой иврит к тому времени был гораздо лучше.
— Какова сумма месячной квартплаты? — поинтересовался я.
Женщина назвала сумму. Раздражение волной поднялось во мне откуда-то из желудка и, видимо, отразилось на лице, хотя я не успел произнести ни слова, и потому она спросила, внимательно глядя мне в глаза, за сколько я готов снять квартиру.
— Разве что бесплатно, — буркнул я. («Широкое сердце»… ну нет его у меня).
По выражению лица моего соседа я не сумел понять, пожаловалась ли родственница на мою грубость. Он, во всяком случае, своего доброго отношения ко мне не изменил. Сказал, что на случай, если, не дай бог, погибнет в автомобильной катастрофе, он завещает мне свое сердце.
28
Однажды равинесса с большим возмущением отозвалась об одном современном русском писателе, которого болезненная любовь к российскому империализму и фанатичное желание вредить заокеанским конкурентам (как теперь называют в России американцев? ага, «пиндосами») и их местным ближневосточным «клевретам», то есть нам, довело до панегириков «Хизбалле» и Ахмединеджаду. Мне показалось, что называя этого господина русским писателем, Бурнизьен может задеть Эмму, и я выступил в защиту даже тех антисемитов, которых называют «клиническими» и которых я встречал в России, если честно, в таких микроскопических количествах, что пренебрегал их существованием, и это позволяет мне, особенно сейчас, издалека, очистить свое отношении к стране, где прошло мое детство, от неприятных флуктуаций ее коллективного характера, если о таковом вообще может быть упомянуто без впадения в ересь нелюбимого мною «су-су-су». Так вот, возразил я Бурнизьен, я никогда не мог понять «зоологических антисемитов», нападающих на сионизм и пишущих на стенах: «Жиды, вон из Палестины!» Неужели они хотят, чтобы мы вернулись, думал я, пока один наивный израильтянин на Интернет-форуме не задал этот вопрос что называется «в лоб». О нет, гласил вежливый и даже вкрадчивый ответ, мы хотим, чтобы вы сначала все отсюда уехали, а потом чтобы некому было возвращаться. Меня это ужасно умилило, сказал я, целясь в округлившиеся глаза Эммы, представляешь, как смягчились нравы в России, как европеизировались даже представители ее интеллектуальной обочины, если они сами (о, чудные!) уже ни за что не готовы делать своими руками, даже в рукавицах, грязную работу избавления от евреев. Москву строить они привозят таджиков и предпочитают, чтобы евреи отбыли добровольно, а там, на Ближнем Востоке, чтобы уж эти дикие арабы сами как-нибудь постарались.