— Надеюсь, мне никогда не придется переплывать это озеро, — сказала я, — я бы наверняка не удержалась и крикнула «Фрэт!», просто чтобы посмотреть, что будет.
Тина весело засмеялась. Потом мы еще долго сидели в сумерках и смотрели, как луна выплывает из-за заснеженных елей, росших через дорогу, в саду доктора Перси, и я услышала, как девочка чуть слышно пробормотала: «О, здесь я отдохну». Из этих, таких недетских, слов я поняла лучше, чем из любого рассказа, как долго она жила в чудовищном напряжении. Тишина и покой — вот все, чего желали мы обе, женщина и ребенок.
Я всегда любила переводить с французского и вскоре после того, как стала жить вдовьей жизнью в «Серебряном логе», наткнулась на стихи Жюстины Морис, которые поразили меня вложенным в них чувством. Перевод получился слабым, неточным, неуклюжим и был далек от завершенности, тонкости и изящества французского оригинала, но все же, работая, я ощутила, что у меня делается легко и покойно на душе. Как водится у одиноких людей, я стала бормотать себе под нос отдельные строчки, совсем позабыв, что у меня теперь есть слушательница. Тина напомнила мне о себе:
— Повторите, пожалуйста. Мне очень нравится.
Я исполнила ее просьбу:
Молю: оставь мне все мечты, Мой свод небес, зеленый дол, Мои леса, мои цветы, Холмы, деревья и кусты, Лазурь речной волны. Покуда цел прибрежный мой приют, Где нет мне дела до грядущих бед, Пусть дни в блаженной радости текут, И счастье этих сладостных минут Продли на много безмятежных лет! Пускай, неспешна и легка, Под сенью ивовых ветвей, Струит свой вольный ток река, Ловя дыханье ветерка, Лаская край полей. Душа внимает пенью всех ветров, И в такт им чередой идут часы, И сонмы дивных, лучезарных снов, Как вешний дождь, не знающий оков, Врываются в мою младую жизнь. Твердят, что жизнь — тяжелый гнет, Но для меня она легка. Меня молитва бережет От боли, горя и забот, Как матери рука. Ребенку недоступен бег времен, Его вселенная — единый миг. Не ведая о бурях жизни, он Душой в мечты о счастье погружен, Как мотылек, беспечен и игрив. Сверкает вереница дней, Как брызги летнего дождя. В душе — ни страха, ни скорбей, Лишь благодарностью к Тебе Она всегда полна. Пусть неизбежно жизни отцвести. Что значит Смерть? Смеживший веки сон, Чтобы сказать прошедшему: «Прости», Любить и верить, что в конце пути Мне в Небесах проснуться суждено.— Да, — сказала Тина серьезно и наставительно. — Хорошие стихи.
— Не думаю. Вот в оригинале они хорошие.
— В оригинале?
— Это французское стихотворение, я перевела его на английский.
— Это было что-то вроде урока?
— Нет, мне нравится переводить, но не нравится, как у меня получилось. Все же понять, что хотел сказать автор, можно.
— Не знаю, каким словом это назвать. Может быть, «спокойствие» или «мир»?
— Пожалуй, я бы назвала это умиротворением.
— Умиротворение. Умиротворение, — повторила она за мной два или три раза. — Как красиво звучит!
— Это слово встречается в одной старинной оде, написанной на смерть друга. — И я процитировала несколько строк из «Пиндарической оды» Джона Олдэма:[5]
Так сладок был в торжественной тиши Пленительный покой твоей души. Был тих и безмятежен твой уход — Неслышней мягкой поступи часов, Беззвучней, чем движение планет. И умиротворением таким Наполнен был последний легкий вздох, Что, если б голубь сел тебе на грудь, Чтоб дать усталым крыльям отдохнуть, Движенья б он не ощутил ничуть. Как постоянно дышит тишиной Морская гладь, и никакой волне Ее не сдвинуть с места, и смутить Ее не в силах никакой прибой; Как ясная небесная лазурь Не ведает ни туч, ни грозных бурь, И тщетно Нил ждет от нее дождя, — Так был твой дух всегда самим собой, Подобно сказочной земле — такой, Где неизвестны ни мороз, ни зной.Тина сказала:
— И это тоже очень красиво, хотя я не совсем поняла. Почитайте еще что-нибудь этого поэта.
— Почти нечего больше. Он умер молодым.
— Тогда прочтите, пожалуйста, французское «Умиротворение» еще раз.
Я повиновалась. Тогда последовало:
— А вы часто этим занимаетесь?
— Чем — этим?