— Миссис Чалфонт не получила вашего письма!
— Откуда вам это известно?
— Миссис Чалфонт говорила мне, что за все время не получила от вас ни одного письма, не считая официальных извещений, написанных мистером Августином Чалфонтом в связи со смертью вашего отца.
— Не понимаю, почему письмо не дошло. Другие, отправленные в то же время, были получены.
— Вы писали по адресу «Серебряный лог», Клинтон-Сент-Джеймс?
— Нет, я не знал точного адреса. Я отправил письмо домой, чтобы его переслали.
— Говоря «дом», вы имете в виду?..
— Парборо-Холл. — В тоне Гая вдруг послышалось легкое беспокойство.
— Понятно, — произнес мистер Эллин, прилагая все старания, чтобы его голос звучал бесстрастно. — Очень жаль. Понятно.
Наступила пауза.
— Я напишу снова, — пообещал Гай.
— Не надо, не пишите. — сказал мистер Эллин. — Миссис Чалфонт сейчас одинока и несчастлива. Мне, возможно, придется долго отсутствовать, продолжая поиски Мартины. Поезжайте к ней.
— Примет ли она меня?
— Это вы увидите, — ответил мистер Эллин с улыбкой. По причинам, известным ему одному, мистер Эллин не счел нужным сообщать кому бы то ни было, каким образом он собирается продолжить поиски Мартины; и когда Гай задержался в дверях, чтобы задать этот вопрос, то услышал в ответ, что у мистера Эллина есть «кое-какие соображения». Оставшись один, он час или два обдумывал эти «соображения», а затем, придя к определенным выводам, сел писать мне письмо. В распоряжении мистера Эллина была масса времени, поскольку ему было ясно, что пока из Грейт-Парборо не отойдет вечерний поезд, он вынужден оставаться на месте.
Писать письмо было занятием нелегким. Мистер Эллин взял с собой в дорогу «В помощь размышлению» Кольриджа,[22] чтобы заполнить свободные часы; но ни одной страницы прекрасных афоризмов не прочитал за целый вечер. Ему не хотелось, чтобы Гай узнал его «соображения» по поводу поисков Тины и, следовательно, чтобы мне, если мои отношения с гостем будут достаточно непринужденными, стали известны его намерения. Несколько часов он провел, «создавая» письмо, которое должно было стать шедевром, сочетающим в себе доброжелательность и осмотрительность.
Вообразите, читатель, чувства, с которыми я получила плод этих усилий, почти полностью лишенный того, о чем мне больше всего хотелось узнать. Это было самое пустое, самое сухое послание, какое мне когда-либо доводилось от него получать. Прилагая (без объяснений) несколько небрежных строк Эммы, он писал, что благодаря случайной встрече с мистером Гаем Чалфонтом, ему стало известно, что Тина была дочерью покойных мистера и миссис Тимон Дирсли из «Рощи», Литтл-Парборо, которые ко времени их кончины испытывали серьезные финансовые трудности. Мистер Лоуренс Чалфонт подтвердил слова Тины о том, что у нее нет родственников. Сам мистер Эллин побывал в «Роще», где заканчивалась распродажа имущества, и взял у служанки адреса Тининой няни и миссис Мориарти, урожденной Мэрфи.
Далее следовали строки, написанные по-человечески: чрезвычайно кроткие и робкие извинения за то, что он вознамерился поместить в «Серебряном логе» порядочное количество мебели, не посоветовавшись с его хозяйкой. Он очень раскаивается в этом.
Заканчивалось письмо сообщением, что вряд ли он сумеет вернуться в Клинтон-Сент-Джеймс раньше, чем через десять дней, а то и две недели. В постскриптуме содержалась просьба: написать миссис Мориарти и попросить ее собщить нам о Дирсли все, что она сочтет возможным. Писать няне, Этель Терьер, по мнению мистера Эллина, было бесполезно.
Вот и все. Он не упомянул о повествовании миссис Тидмарш, скрасившем пассажирам время ожидания на станции в Наксворте; не написал ни о признаниях Гая, ни о том, что посоветовал ему поехать в «Серебряный лог», ни о том, куда сам он, мистер Эллин, направляется и зачем.
Он, как выяснилось впоследствии, собирался в путешествие, которое могло оказаться погоней за несбыточным. Он полагался на собственную интуицию, в которой никогда нельзя быть совершенно уверенным. Отсюда и таинственность, которой он окутал себя, как плащом.
Мистер Эллин направлялся в Бельгию.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Даже в самом невразумительном письме могут содержаться жизненно важные новости. Так было и с этим. Матильды Фицгиббон больше не существовало. Ее место заняла Мартина Дирсли. Как часто в эти дни я читала и перечитывала строчки, дававшие Тине имя и называвшие ее родной дом, как часто я вновь и вновь брала в руки записку Эммы, в которой она отвергала мою попытку примирения. Причина казалась вполне очевидной: в ней все еще жила ненависть ко мне, иначе она согласилась бы оказать мне помощь, о которой я просила — ей это было так легко сделать. Если это не ненависть, то что еще, задавала я себе вопрос, и не находила ответа.
Тревогу мою, насколько возможно, смягчало обретенное знание о Тинином прошлом. Пока я не потеряла, я, кажется, не вполне представляла себе, как она мне стала дорога — милая, привлекательная девочка, нисколько не похожая на то запуганное, съежившееся создание, которое я забрала из «Фуксии». День и ночь я пребывала во власти обуревавших меня страхов. Если бы у меня была возможность активно участвовать в поисках, эти страхи не так бы меня мучили… но что я могла добавить к тому, что делали полицейские и мистер Эллин? Единственное мое задание — написать письмо миссис Мориарти — казалось сущим пустяком. Тем не менее, я выполнила его самым тщательным образом, хотя решила для себя, что совершенно бесполезно спрашивать о чем-либо женщину, у которой никогда не было времени оторваться от своего вечного вязания кружев.
Прошло уже семь или восемь дней после отъезда мистера Эллина, за это время на мои плечи легла тяжкая обязанность. Моя старая подруга умерла вскоре после исчезновения Тины. Ее дочь, погруженная в печальные занятия — приведение в порядок дел умершей — нуждалась в моем утешении и сочувствии, и я ежедневно посещала омраченный трауром дом, чтобы составить ей компанию. Как меня страшили эти визиты! Ведь стоило мне выйти из «Серебряного лога», и я каждый раз читала в пристально устремленных на меня глазах соседей все те же вопросы. Известно ли что-нибудь о Мартине? Есть ли какие новости? Куда делся мистер Эллин? Почему он не пишет? Что же все-таки случилось с Мартиной?
И правда, что же с ней случилось? Я и не думала, что о ней беспокоится столько народу: семейство Рэндолф, доктор Перси, мистер Сесил, обе мисс Уилкокс и еще многие другие, в том числе пансионерки «Фуксии» во главе с Дианой Грин, которая вдруг сказала, встретившись со мной во время послеполуденной прогулки девочек:
— Мне так жалко, что она потерялась, бедняжка. Она ведь сильно изменилась, миссис Чалфонт. Она сделалась похожа на вас.
Похожа на меня? У меня не хватило духу спросить, каким образом прелестная девочка может походить на степенную женщину средних лет. А Диана продолжала стоять на своем:
— Да, да, похожа. И знаете, что странно, я видела еще одного человека, который напомнил мне Мартину. Этот человек проскакал через Роуз-Лейн минут пять назад, с ним был еще кто-то.
Мисс Мейбл Уилкокс, сопровождавшая своих воспитанниц, ужаснулась:
— Как тебе не стыдно, Диана, заглядываться на чужих людей!
— Да я вовсе не разглядывала этих господ, — воскликнула Диана, пытаясь оправдаться. — Я любовалась прекрасными гнедыми, на которых они скакали. В нашей семье нают толк в лошадях, мисс Мейбл. Но я все же заметила, что тот, кто ехал ближе ко мне, был похож на Матильду-картину. Разве не удивительно?
Мисс Мейбл увела Диану, а я продолжила свой одинокий путь домой, не очень задумываясь над словами Дианы о сходстве проехавшего всадника и Мартины; я решила, что это глупая фантазия, о которой более тактичная девочка промолчала бы. С тех пор, как почтальон вручил мне странное письмо мистера Эллина, минуло несколько дней, ноябрь подходил к концу, уже чувствовалось, что недалек декабрь, окутанный серыми, серебристыми и жемчужными туманами. Вскоре я заметила сквозь туман суматоху у «Серебряного лога». У ворот стояла телега, Джейн и Элиза носили в дом свертки, а Ларри с возчиком прикидывали, куда лучше поставить довольно много громоздкой мебели, которая решительно не хотела умещаться под моим скромным кровом.
22
«В помощь размышлению» (1825) — философское произведение С. Т. Кольриджа, проникнутое духом консерватизма.