Комната потемнела вокруг меня. Лоуренс и Гай не шевелились и не поднимали глаз. Далекий голос продолжал:
— У миссис Дирсли должна была быть сообщница. Как сквозь туман я увидела бледные лица Лоуренса и Гая. Я хотела что-то сказать, но не могла.
— Но миссис Дирсли уже не может помочь нашему расследованию. Никто не может сделать этого, кроме ее сообщницы. Как вы отнесетесь к сообщнице, которая признается в причастности к преступлению?
— С милосердием, — ответила я, — ей ничего не грозит с моей стороны.
— Вы уверены в этом? Можете поклясться?
— Клянусь вечным блаженством.
— Спасибо, — запинаясь, сказали Лоуренс и Гай.
— Сообщница может не захотеть признаваться. Но есть способ получить доказательство без ее помощи. Нам потребуется разрешение мистера Августина Чалфонта, если мы собираемся получить нужное доказательство. Его братья уверили меня, что он не откажет. После этого мы сможем встретиться с сообщницей и обвинить ее в соучастии в преступлении.
Осторожно, удивительно осторожно мистер Эллин рассказал мне, что они собираются сделать. Меня била сильная дрожь, бросало то в жар, то в холод. Наконец я разобрала несколько слов, сказанных Лоуренсом:
— Нам нужно завтра как можно раньше отправиться в Груби-Тауэрс.
Затем что-то говорил Гай, следом за ним мистер Эллин, затем снова Лоуренс, но мне уже не под силу было понять, о чем идет речь. Слова потеряли смысл. Ничего не осталось, кроме водоворота бессвязных мыслей, сменявших одна другую…
Я услышала, как позади меня закрылась дверь гостиной, и с удивлением осознала, что мистер Эллин и я остались одни. Мистер Эллин надевал пальто, собираясь идти домой. Я принялась неловко благодарить его за все, что он сделал. К моим слабым изъявлениям благодарности примешивались сентиментальные излияния, которые вдруг сменились сожалениями, что Тина повела себя так неожиданно по отношению к моим бедным пасынкам.
— Женщины всегда ухитрятся все испортить! — последовала весьма нелюбезная реплика мистера Эллина. В обычных обстоятельствах я сочла бы своим долгом оспорить такое сомнительное утверждение, но обстоятельства были настолько далеки от обычных, что я сочла за лучшее не говорить ничего.
— Вот обезьянка! — сказал он. — Если бы она не выпустила джина из бутылки, дело было бы в шляпе.
Тут он слегка улыбнулся и замолчал, чтобы не запутаться окончательно в нагромождении образных выражений. Я видела, как он устал и голоден и как ему все же не хочется возвращаться в свое одинокое жилище, и забеспокоилась, в состоянии ли пожилая чета Браунов как следует вести его хозяйство. Усилием воли подавив беспокойство, я снова принялась благодарить его, на этот раз, надеюсь, более соответственно тому, что ему хотелось бы услышать. Он помедлил в открытых дверях.
— Если сможете, скажите несколько слов в утешение бедным мальчикам. Боюсь, им пришлось нелегко со мной. Лоуренс пытался оправдать свою сестру и миссис Дирсли их юным возрастом. ЮНЫМ ВОЗРАСТОМ! — Ха! Трехлетнему ребенку известна разница между meum и tuum.
Я пообещала мистеру Эллину сделать все, что в моих силах. Тут его охватило беспокойство и тревога по поводу того, что ему и моим пасынкам предстояло сделать.
— Арминель!
Он в самом деле назвал меня так, я не ослышалась, и даже настолько пришла в себя, что слегка удивилась такой вольности.
— Арминель, вы не будете слишком винить меня, если наша завтрашняя миссия будет безрезультатной, если она окажется ошибкой? Будете ли вы помнить, что я действовал, пусть даже ошибочно, но из лучших побуждений?
— Как вы можете сомневаться во мне, Уильям? — ответила я. — Бог даст, ваши усилия увенчаются успехом. Я же всегда буду испытывать глубокую благодарность к вам, вне зависимости от вашего успеха или неудачи.
Он ушел. А я отправилась утешать своих пасынков. О подробностях нашей беседы предпочту умолчать.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Бывают сны мирные и сны пугающие. Какие именно посещали меня в эту ночь? Я не могу найти ответа на этот вопрос. Знаю только, что до рассвета я бродила то у пурпурных стен, окружавших Груби-Тауэрс, то среди поросших травою холмиков и осыпающихся каменных плит погоста Груби, ища нечто бесконечно ценное, но утерянное мною. Под утро я в изнеможении уснула и проснулась от странных звуков, раздававшихся в соседней комнате.
Вскочив с постели, я поспешила туда и застала Тину, исполнявшую танец дервиша.
— Я праздную возвращение домой, — объяснила она и, сделав заключительный пируэт, бросилась на кровать. — А эти Эммины братья уже уехали?
— После завтрака они с мистером Эллином отправятся туда, где я когда-то жила, в Груби-Тауэрс.
— Зачем?
— Они хотят выяснить, почему Эмма увезла тебя. Ты должна быть добра к ним, Тина, потому что им сейчас плохо. Им горько оттого, что Эмма так нехорошо поступила.
— Хм! — только и ответила Тина, воздержавшись от каких бы то ни было обещаний. — Может быть, и я когда-нибудь стану называть их Лоуренсом и Гаем, как вы.
— Хорошо.
— Но я спущусь к завтраку в последнюю минуту, потому что не хочу их видеть.
Она снова принялась танцевать, а я ушла к себе в комнату, радуясь, что она так скоро пришла в себя после всех злоключений. Пасынки мои, не в пример ей, имели плачевный вид. Было совершенно ясно, что их сны, как и мои, были не из приятных. Я была рада отсутствию Тины, поскольку без нее братья могли рассказать подробно о самой важной причине, побудившей Эмму совершить этот отчаянный поступок, — о страхе всеобщего осуждения. На эту причину мистер Эллин лишь слегка намекнул, говоря об угрозе будущему браку молодой леди; но сейчас, когда мы оказались одни, братья Эммы, до тех пор стыдившиеся рассказать то, что, по их мнению, мне нужно было знать, сообщили следующее: в зрелом возрасте, в тридцать лет, Эмма заключила помолвку. Она не раз бывала помолвлена и прежде, говорили они, и претендентами на ее руку были весьма достойные люди, которые затем, увидев ее дикие выходки или услышав о них, отказывались от своих притязаний. Дедушка и бабушка жаждали видеть любимую внучку замужем за таким человеком, который, как они надеялись, сумел бы обуздать ее капризный нрав, чего еще никому не удавалось. Расстроившиеся одна за другой помолвки привели их в состояние, близкое к отчаянию, как вдруг словно с небес явился новый претендент на руку Эммы в лице графа Орлингтона, владевшего землями на севере Шотландии и подвизавшегося на дипломатическом поприще, что почти постоянно удерживало его за границей.
— Будет очень жаль, если эта история с Мартиной выплывет, прежде чем Эмма получит свою добычу, — произнес Лоуренс: иногда все же сказывалось его долгое пребывание вдали от цивилизации.
— Она помолвлена с Орлингтоном? — удивленно спросила я.
— А, значит, вы с ним знакомы? — ответили они вопросом, удивленные не меньше меня.
— Это мой кузен, — сказала я. — Но мы не виделись с тех пор, как были детьми. Его мать, моя тетушка Генриетта, давно уже умерла, а Хэмиш и его покойный отец после ее смерти редко бывали в Англии.
Их замешательство возросло еще больше — если это вообще было возможно. Как уже было известно мистеру Эллину из рассказа миссис Тидмарш, помолвка была пока неофициальной, но в недалеком будущем должна была быть объявлена, если…
— Мы должны сделать все, что в наших силах, чтобы не допустить никакого «если», — сказала я им, и в ответ в их глазах блеснула благодарность. Вошла Тина, и наш разговор прекратился.
Помня мои наставления, она достаточно вежливо приветствовала нежеланных гостей, прежде чем занять место за столом, но, усевшись, разглядывала их ревниво и подозрительно. К концу завтрака, однако, ее чувства взяли верх над правилами приличия. Я услышала, к своему огорчению, как она холодно и сурово обратилась к Лоуренсу: