На секунду Марио смолкает, затем с едва скрываемым презрением произносит:
– Будете рассказывать мне о правилах приличия? Вы хотите быть как все? Или чтобы другие были как вы? Вы Эммануэль или непонятно кто?
– Я уважаю верования и мировоззрение своих соседей, – защищается Эммануэль. – Это не значит, что я разделяю их взгляды. Если им не нравится то, что нравится мне, зачем я буду издеваться над людьми, задирать их, дразнить? Пусть каждый ведет себя в соответствии со своими желаниями и потребностями – мне проявление свободной воли не мешает. Как можно жить, не имея ни малейших представлений о деликатности, толерантности, вежливости? Люди не могут плясать под одну дудку, общество построено на компромиссах, на социальных договорах.
– Если вы будете вести себя так же, как наши соседи напротив, вы будете как наши соседи напротив. Вместо того чтобы изменить мир, вы станете отражением того, что всегда хотели разрушить.
Эммануэль поражена. Марио извиняется:
– Это не мои слова. Это Жан Жене.
Смягчив интонацию, он продолжает:
– Другой драматург говорил: когда речь идет о любви, даже слишком оказывается недостаточным. Если вы уже что-то сделали хорошо, надо делать все лучше и лучше. Лучше, чем вы уже сделали. Лучше, чем делают другие. Никто не должен вас превзойти или хотя бы сравниться с вами. Это неприемлемо. Недостаточно быть примером для подражания сейчас, надо быть примером для подражания и в будущем.
Эммануэль молча смотрит вдаль. Садится на низкую каменную стенку, сгибает ноги, обхватывает колени, опускает на них подбородок. Затем напряженным голосом, глядя на Марио почти враждебно, спрашивает:
– А почему именно я должна все это делать? Почему я?
– Почему вы? Потому что вы на это способны. Другие умеют сочинять симфонии или решать уравнения, а вы умеете любить и быть красивой. Вы должны делать то, что умеете. Не хотите же вы умереть, не оставив никакой памяти о себе?
– Мне девятнадцать лет! Я пока не умираю…
– И сколько вы еще намерены ждать, прежде чем начать жить? Вы что, ребенок? Я действительно учу вас героизму, но мир в нем нуждается. Род людской требует от вас героизма.
– Род людской?
– Да эти самые – аминокислотные, бывшие амебы, бывшие долгопяты, эти черт их знает кто такие! Животные? Позвоночные? Млекопитающие? Приматы? Человекообразные? Homo? Homo sapiens?[6] Сколько ненужных ярлыков! Род людской ждет человека, которому подвластно пространство и время, человека безграничных возможностей и гениальных идей, человека со многими телами и единым духом, человека-творца, человека, способного менять людей и одновременно страдать за людей, истекать кровью за людей, за их ошибки и тайны. Вы не хотите ему помочь?
– Я помогу ему, если сниму шорты?
– Не думаете же вы, что ему по нраву поощрение иллюзий, фобий, обмана, то есть – целомудрия?
– А вы и правда считаете, что для будущего и прошлого имеет значение, покажу я соседям свой лобок или нет?
– Будущее зависит от вашего воображения и смелости. Не от вашей преданности традициям. То, что было мудростью для пещерных людей, для нас может оказаться глупостью. Мы говорим о целомудрии: является ли оно истинной добродетелью, считалось ли оно ценностью во все времена? Или когда-то его расценивали как безделицу? Откровенно говоря, нет в нем ничего особенного: раньше оно ассоциировалось со здравомыслием, со смекалкой и даже со спасением; теперь оно ассоциируется с притворством, софизмом, бессмыслицей, абсурдом, подделкой, болотом, извращением, беззаконием…
– Вы отлично знаете, что я вовсе не целомудренна, так что ваши упреки мне льстят. Но стоит ли относиться ко всему этому так серьезно?
– Человек боролся с дикой природой, его царапал колючий кустарник, и держали в своем плену густые лианы. Он боялся когтей и клыков лесных зверей, карабкался на деревья, прыгал со скал, катался по земле среди иголок и острых камней вместо того, чтобы проводить время с женой, ласкать ее в глубине какой-нибудь влажной соляной пещеры. Первый, кто задумался о предохранении органа, от которого зависит жизнь потомства и численность населения Земли, оказал человеческому роду большую услугу. Если бы предосторожность не превратилась в этический закон, в прелестный очаровательный ритуал, кто знает, удалось бы человеку стать хозяином мира? То, что теперь воспринимается как ханжество, было следствием биологического ясновидения, инициативой, необходимой для дальнейшей эволюции. То есть с точки зрения морали это был настоящий подарок человечеству.